«Депеш Мод» стал вторым в истории Театра для детей и юношества ко-продуктом с европейскими постановщиками, но, в отличие от предыдущего опыта с болгарином Г. Велчовским, спектакль является действительно масштабным и резонансным событием.
Впервые режиссер Маркус Бартль и сценограф Филип Кифер побывали в Харькове, когда решили поставить «Депеш Мод» в государственном театре Нижней Баварии (Германия). Заинтересовавшись романом, переведенным, к слову, на 8 языков, в 2009 году они приехали в наш город изучать жадановскую топографию и даже увезли с собой костюмы эпохи распада СССР. Идея продолжить жизнь спектакля в Харькове, на родине романа, показалась творчески перспективной как главному режиссеру Театра для детей и юношества Александру Ковшуну, так и директору Андрею Гапановичу, которые стремятся побороть стереотипы восприятия театра для юных как сцены исключительно сказочного и пуритански-классического формата. Постановку предварял кастинг. Условия творческой работы, созданные немецкой постановочной командой, оказались сложными прежде всего физической, энергетической затратностью. Спектакль изматывающе труден для исполнителей трех главных ролей: К. Скибы, Д. Карабейника и Д. Герасимчука. В период ежедневных репетиций в неотапливаемом театре часами простаивать, бежать, скользить и падать в непрерывно льющуюся с колосников холодную воду — такого, знаете, обыкновенный человек не выдержит. А вот театральный — конечно, да! Поскольку знали артисты — от главного режиссера, в роли Чапая тягающего на себе тяжеленную, набирающую воду натуральную шубу, до начинающих, получивших испытующе главные роли — что соприкосновение с европейской режиссурой является важным этапом в их жизни и что завидуют им белой завистью коллеги из главных драматических театров города. Только колоссальной ответственностью за рождающийся спектакль можно оправдать тот факт, что последние (самые трудные, адские, как говорят в театрах) «прогоны» перед премьерой Д. Карабейник играл с высокой температурой. А какое напряжение для вспомогательных цехов — электриков, монтировщиков, уборщиц! Небывалость спектакля в наших широтах подчеркивает и тот факт, что антракт приходится растягивать вдвое, чтобы осушить сцену после разверстых хлябей небесных первого акта перед светопредставлением второго.
Поскольку действие романа протекает в среде юных, то сыграли их новички в театре и одновременно студенты университета искусств 4-го курса кафедры мастерства актера, а также недавние выпускники ХНУИ и ХГАК.
Студентка Юлия Ермакова в дуэте с опытным актером театра Виталием Мизяком играют по сути самодостаточный яркий концертный номер: шоу блестящего и экзальтированного американского проповедника, непрестанно воссылающего к небесам свое «Аллилуйя!», в котором роль скептически-тупого коментатора отведена его нерадивой переводчице. Представления «нашенского» толмача о высоких материях самые что ни на есть «совковые», и потому зрители хохочут, присутствуя при этом одновременном сеансе белой магии и ее разоблачения двух героев — двух миров. Виолетта Яковлева сыграла Марусю. Эта похожая на тонконогий цветок с лепестками анилинового колера дочка номенклатурного работника содержит в престижном районе «хазу» для встреч молодежи по наркоинтересам. Маруся в сущности неприкаянна. До символа вырастает в финале картины образ инфантильной девицы, стоящей во дворе дома в одном халатике и тапочках, но прижимающей к груди символ веры своего отца — большой гипсовый бюст товарища Молотова. Анна Дровлиненко мелькнула в функциональных образах медсестры, работницы метрополитена, а сосредоточила на себе внимание уже в финальных «аккордах» спектакля, когда в поезде-смерти главные герои Сергей и Вася-коммунист встретили ее тетку с сумкой-кравчучкой — неизбывную примету времени. Обращают на себя внимание мистификаторское появление героини из сумки, долго стоящей на сцене, и такое же инфернальное катапультирование ее из пространства сюжета в финале игры, когда дело свое тетка сделала… Ведь от момента появления и до исчезновения тетки-перекати-поля Сергей как раз и потерял двоих своих друзей. Добираться до цели путешествия — извлекать из пионерлагеря приятеля-вожатого Сашу Карбюратора (В. Царьков), у которого погиб отчим, герою пришлось уже в трагическом одиночестве. Владимиру Царькову досталась роль очень сложная, поскольку безбашенности и напускному цинизму главных героев ему необходимо было противопоставить современную модификацию философии толстовства. Однако образ босоногого «деревенского» мудреца и эпикурейца с удочкой в руке — антипода мертворожденных детей городских джунглей, с точки зрения актерской игры, пока что выглядит более декларативно, нежели психологично.
Приметой спектакля является многофункциональность актеров в ансамбле. Так, Роман Фанин, Руслан Романов, Александр Олешко успевают играть в «Депеш Мод» по три-четыре роли, хотя скорее — «маски» 90‑х. Не такой является роль дяди Карбюратора — Роберта.
Р. Романов сыграл ее в мягкой, просительной манере. Хотя, по сути, вторжение Роберта в студенческое общежитие, в котором у каждого диагноз — алкоголизм, и является завязкой «хождений за три моря» в поисках друга. Роберт — провокатор и искуситель. На это указывает и кейс, который дядя долгое время не выпускает из рук, а в финале своего визита распахивает его, словно ящик Пандоры, извлекая на свет божий море бутылок с «пойлом», мол, помяните…
В спектакле Бартля и Кифера есть, безусловно, головокружительная актуальность, социальный вызов обществу и даже яркие сцены, которые полностью захватывают внимание энергией театральности. Первая из них — сцена на стадионе «Металлист». Здесь звучит монолог Собаки Павлова (так парня, внука героя войны Павловой, прозвали приятели по общаге, одновременно с этим поставив на нем пророческое клеймо жертвы эксперимента). В тяжелых берцах бежит герой Данила Карабейника под дождем. Это бег на месте. Бег от себя. Чтобы, выплюнув вместе с текстом все свое отчаяние, ненависть к тем, кто развалил страну, здравоохранение, спорт, перспективу жизни для молодых, обессиленно рухнуть в лужу, подняв вокруг себя толщу воды. Метафизический дождь над всем поколением, вступившим в жизнь на разломе эпох… Тот же дождь, словно слезы, омывает разбитую в кровавое месиво привокзальными ментами голову Собаки — чтобы знал, как заступаться за инвалида! Кстати, инвалида с патефоном какой войны играет В. Мизяк? В романе, описывающем начало 90‑х, свои реалии. Инвалид Второй мировой? Афганской? Теперь у нас есть и свои, близкие ассоциации, позволяющие даже сверстникам сценических героев ощутить сопричастность гневу Собаки.
Однако есть в спектакле и масса несостыковок с ментальностью наших зрителей. Как в тех американских фильмах, которые изображают жизнь «русских». Немецкая режиссура исторически сложилась как экспрессионистическая, во многом физиологичная. С этим и в «Депеш Моде» перебор. Отдельный вопрос к Ф. Киферу: какой условностью можно объяснить то, что на костюмах персонажей написаны их имена? Режиссер в одном из интервью говорил о смешении в спектакле психологической и эпической манер игры. Но такой буквализм художника — ни к первому стилю, ни ко второму. В трехсполовинномчасовом спектакле есть очевидные проблемы с темпоритмом. Ответственность за это лежит на режиссере, который сам сделал инсценировку романа. К нему же вопрос о сюжетной линии друга главных героев Какао (актер Валентин Михайленко) и оказывающего ему недвусмысленное покровительство редактора шумной желтой газеты Гоши (Александр Ковшун). Линию хотя и скользкой, табуированной, но все-таки любви, опеки над пацаном-безотцовщиной в период тотального сиротства общества в спектакле превратили в линию фарсовую, грубую, хотя художественную смелость Александра Ковшуна зрители и вознаградили аплодисментами.
Тема спектакля «Депеш Мод» — трудное, больное вхождение молодых в жизнь, построенную их предшественниками — вписывает новый спектакль театра в своеобразную трилогию с постановками А. Ковшуна «Капитан Фракасс» и «Вся жизнь впереди». Но если «Фракасс» романтичен по определению, то два других спектакля «эпохи Гапановича и Ковшуна» — трагические, правдоборчески-раскольнические, с контроверсийным диалогом между о Боге и безбожии, о жизни и смерти, о свободе и заданности выбора своего пути. Финальной точкой «Депеш Мод» звучит антимолитва Сергея–К. Скибы: «Я не верю в память, в Бога, в цивилизацию, в революцию, в будущее, в друзей, в любовь. Зато я верю, я точно знаю, что тут, в черных небесах над нами, присутствует очередной сатана… Я видел, как он сгребал моих друзей и выбрасывал из этой жизни, словно гнилые овощи из холодильника… Или, оставляя, заливал их души туманом и диким медом, от чего жизнь их становилась такой же, как их отчаяние, то есть бесконечной». Актер с пронзительной болью и вместе с тем со стальной честностью исповедуется тут от лица поколения. От его расширенных светлых глаз, в которых бьется напряженная мысль, просто не отвести взгляда — не актер, а энергетический сгусток!
Одной из задач театра считается воплощение школьной программы, и роман помог театру выполнить свое предназначение — говорить со зрителем принципиально, без табу, без тени иллюзий и инфантилизма, говорить с молодежью об актуальном и вечном, вместе выбирая из публики героев нашего времени, и при этом говорить на литературном украинском языке.