Ангел по имени Анна

Анна-Виктория Герман родилась 14 февраля 1936 года в Советском Союзе, в городе Ургенч (Узбекистан) в семье голландских и немецких переселенцев. Своего отца, Ойгена Германа, Анна практически не помнила — когда ей было чуть больше года, его арестовали и сослали в лагерь, где он и пропал. Вскоре умер от болезни и младший брат Анны.

Маме Ирме с дочерью пришлось много скитаться — они жили в Новосибирске, Ташкенте. В Джамбуле, где их застала война, мать Анны вышла замуж во второй раз, но с новым мужем, поляком Германом Бернером, прожила недолго. Он погиб в Белоруссии, сражаясь в рядах польской дивизии им. Костюшко.

В 1946 году Ирма с дочерью получили письмо от боевого товарища мужа, который предположил, что Герману Бернеру, возможно, удалось спастись. Ирма, взяв с собой дочь, отправилась на его поиски в Польшу. Там и остались. Анна пошла в школу. Училась она неплохо. Особенно легко ей давались языки — она хорошо знала голландский, итальянский, английский. Прекрасно рисовала. В школе же начала петь.

После школы она поступила на геологический факультет Вроцлавского университета. В некоторой мере именно этот вуз стал для нее ступенькой к музыкальной сцене. Здесь она активно участвовала в художественной самодеятельности и даже стала одной из ведущих актрис студенческого театра «Каламбур». Наверное, именно в этот период Анна Герман всерьез решила стать эстрадной певицей. Успешно сдав экзамен в Министерстве культуры Польши, Анна Герман получила официальное разрешение на профессиональную певческую деятельность, которым вскоре не преминула воспользоваться.

Успех к Анне Герман пришел в 1963 году в Сопоте, где она взяла третью премию за песню «Так мне с этим плохо». Через год Сопот же принес ей международную славу — высший балл за песню «Танцующие Эвридики». Тогда-то на нее обратили внимание в Госконцерте СССР. По иронии судьбы страной ее первого заграничного турне стала ее «бывшая» родина.

И здесь у нее появились не только миллионы почитателей, но и близкие друзья. Она дружила с семьей актрисы Людмилы Ивановой, с писательницей Анастасией Цветаевой и филологом Виктором Мамонтовым. Но самой близкой подругой певицы стала Анна Качалина — редактор эстрадного отдела Всесоюзной студии грамзаписи «Мелодия». Их так и называли: «Аня черненькая» и «Аня беленькая».

«Я познакомилась с Анечкой, когда отбирала песни для пластинки «Гости Москвы 1964 года», — вспоминает Анна Качалина. — Русского репертуара у нее тогда не было, она исполняла польские и итальянские песни. Одну из песен Ани я включила в сборную пластинку, а четыре записала на отдельной. Это была первая пластинка в жизни Анны Герман, и она ею очень дорожила. На Новый год она прислала мне поздравительную открытку, с этого началась наша переписка, а потом и дружба. Как-то я была на выставке в Варшаве, она пришла ко мне. «Пойдем, — говорит, — я тебя со своим женихом по­знакомлю». Мы вышли на улицу, а там у машины стоял ее любимый Збигнев.

Не все иностранные исполнители с радостью записывались на «Мелодии». Во-первых, платили у нас сущие гроши, а во-вторых, делать это приходилось урывками во время гастролей. Но Аня никогда не была меркантильным человеком.

Помню, в своем письме из Донецка она написала, что получила «суточные», купила на них бутылку ряженки, три булочки и машинку для сына. А теперь не знает, как прожить три дня на этой ряженке и пирожках. Но представить себе, чтобы Аня поскандалила или устроила истерику по какому-то поводу, просто невозможно. Это не в ее характере. На гастролях у нее могло быть одно пожелание: если кровати в гостинице оказывались короткими, она просила поставить две вместе, чтобы можно было лечь по диагонали».

На фирме «Мелодия» у Герман вышла дебютная долгоиграющая пластинка, на которой она спела по-русски. Миллионы советских людей были покорены ее ангельским голосом. А главное, подкупала какая-то абсолютно не европейская задушевность: даже шуточные шлягеры в исполнении Герман были отмечены печатью печали, некогда свойственной исконным русским «страданиям». Никто и подумать не мог, что эта полячка ростом метр восемьдесят четыре с нордической внешностью и славянской душой — наша соотечественница. Анна Герман проехала (или пролетела ангелом?) по Советскому Союзу, дав 60 концертов. Почти в каждом городе после выступления к ней подходили мужчины и спрашивали, не замужем ли она. «Нет», — грустно отвечала Анна. Но от приглашения провести вечер неизменно отказывалась. В Польше ее ждала первая и единственная любовь. С молодым физиком, выпускником Варшавского политеха Збигневом Тухольским она познакомилась на городском пляже Вроцлава. Он попросил присмотреть за его портфелем, пока будет плавать, и Анна согласилась. Потом разговорились, обменялись адресами. Однажды она пригласила его к себе домой — познакомила с мамой и бабушкой… До свадьбы дело как-то не доходило. Збигнев был весь в науке, Анна — в музыке.

В 1967‑м она покорила итальянцев в Сан-Ремо, сорвав больше оваций, чем Челентано. Затем были фестиваль неаполитанской песни в Сорренто, парижская «Олимпия», где она спела вместе с Далидой, гастроли в США и снова Италия…

Ночью 27 августа вместе со своим импресарио Ренато она мчалась по автостраде из Виареджо в Милан. Анна хотела отложить переезд до утра, но молодой человек напомнил, что в Милане у них оплачен отель. Она спала, откинувшись на подголовник, он сидел за рулем и… тоже дремал. Маленький спортивный «Фиат» на скорости 160 км / ч зацепил бетонное ограждение. Удар был такой силы, что Анна, пробив лобовое стекло, пролетела метров пятнадцать и упала на камни. Истекая кровью, она пролежала несколько часов, — врачи «скорой» ее не заметили и доставили в больницу одного Ренато. Придя в себя, тот сообщил, что с ним была Герман. «Скорая» вернулась за ней… Анна пришла в сознание только на тринадцатый день. У нее был перелом позвоночника, переломы обеих ног, левой руки и сотрясение мозга — грива волос спасла певицу от неминуемой гибели. Пять месяцев она провела в гипсе и еще пять — без движения после его снятия. «Жить будет, ходить — вряд ли, петь — никогда», — подытожили врачи. Збигнев не согласился с их мнением. Чтобы ухаживать за любимой, он оставил научную карьеру и в течение трех лет был для нее сиделкой и связью с внешним миром… Когда она пошла на поправку, он протянул в квартире канат и, как ребенка, учил ходить. Ночами увозил на набережную Вислы, где продолжал «уроки хождения». И еще они вместе разучивали ее песни: после автокатастрофы у Герман пропала память.

Когда певица еще выздоравливала, ее московская подруга Анна Качалина предложила Александре Пахмутовой и Николаю Добронравову отправить в Варшаву несколько новых песен. Герман выбрала «Надежду».

Эта тихая простая баллада была услышана далеко за пределами СССР, став визитной карточкой «русской» Герман. Космонавты сделали ее своим гимном: стало традицией перед стартом слушать «Надежду».

Збигнев Тухольский, который все это время не отходил от Анны ни на шаг, вдруг стал насторожен. «Что-то случилось?» — однажды спросила она. «Ничего особенного, просто я женюсь». — «На ком же?» Он обнял ее за плечи: «На тебе». Они обвенчались спустя десять лет после знакомства.

Анна очень хотела иметь детей, но врачи предупреждали, что беременность в 39 лет, да к тому же после стольких операций, может быть смертельно опасной. Герман не хотела ничего слышать! В ноябре 1975‑го она родила мальчика, которого назвали в честь отца.

«Наш воробышек» — так ласково называла своего малыша Анна. В комнате ребенка не было никакой мебели, весь пол был завален подушками. Анна очень боялась, что малыш упадет и убьется.

Кто-то сказал, что Анна Герман, как в остром треугольнике, соединила в себе три культуры, три нации, испокон веков соседствующие и враждующие друг с другом, — Польшу, Германию и Россию. Все так. Но ее миссия, ее ангельский голос был выше политики. Недаром само имя Анна означает «благодать». Гастролируя по всему миру, она отдавала предпочтение СССР — стране, которая некогда безжалостно обошлась с ее семьей. И Россия сделала все, чтобы замолить грех перед ангелом: к услугам Герман были лучшие советские композиторы — Фельцман, Пахмутова, Добрынин, Птичкин, Френкель, Бабаджанян. Примечательно, что для нее они создавали хиты, абсолютно лишенные какой-либо идеологической подоплеки. Анна Герман стала первой советской исполнительницей (именно советской), которая запела со сцены не о всеобщем, а о сугубо личном, интимном — а значит, о понятном для всех и волнующем каждого. Когда режиссер и актер Евгений Матвеев, работая над «Судьбой» (продолжение его же «Любви земной»), задумался над песней к фильму, он поставил условие перед композитором Евгением Птичкиным и поэтом Робертом Рождественским: нужно написать песню для Анны Герман. Так появилось «Эхо любви». Рассказывают, что запись шла тяжело: оркестр играл вразнобой, у некоторых скрипачей дрожали смычки — музыканты буквально рыдали.

Возвращение Анны Герман было поистине триумфальным. Но судьба была к ней беспощадна. В 1980‑м на концерте в «Лужниках», исполнив «Когда цвели сады», она почувствовала острую боль в ноге. Врачи обнаружили тромб, а затем, после обследования, поставили окончательный диагноз — рак. Автокатастрофа, прогремевшая в 1967‑м на итальянском шоссе, эхом отозвалась через 13 лет.

Последней страной, где гастролировала певица, была Австралия. Сильные, неукротимые боли вынудили Герман прервать выступления и вернуться в Варшаву.

Весной 1982 года, за полгода до смерти, она попросила Збигнева принести Библию на немецком языке, доставшуюся ей от бабушки. Две недели читала ее, не вставая с постели, а потом позвала и сказала: «Збышек, мне был знак. Я должна креститься». В мае 1982 года она приняла крещение в веру христиан-адвентистов седьмого дня — это была вера ее бабушки. Говорила, что если поправится, то никогда не выйдет на сцену, а будет петь в храме, для Бога.

Она тогда написала музыку к псалмам Давида, к гимну Любви и молитве «Отче наш». Перед смертью ее положили в военный госпиталь, где в то время работали очень хорошие врачи. Когда Збигнев последний раз ее видел, Герман сказала: «Мне не трудно уйти». Это были ее последние слова.

Она умерла поздно вечером 25 августа 1982 года в Варшаве. Похоронили Анну на варшавском евангелическом кладбище на улице Житной. Тысячи варшавян пришли проститься с Герман. Для всех ее уход был внезапен. Никто не хотел в это поверить. Какая-то давящая тишина стояла в тот день над городом…