Армен Калоян: Театр не отвечает на вопросы, он их задает

—Как мне кажется — скорее, становятся. Я, например, будучи актером, не хотел и не собирался становиться режиссером. Но случай решил иначе, и мне пришлось попробовать. А потом я ощутил вкус этой профессии, и сейчас мне даже трудно себя представить без нее.

—Да, это так. Я не понимаю людей, которые идут после школы в режиссуру. Идеальный вариант, если человек стал режиссером, пройдя актерскую профессию, причем лю-

бую — артист-вокалист, артист драматического театра, даже артист балета. Я допускаю даже, если монтировщик сцены становится режиссером, и мы знаем такие случаи (как, например, Володя Хмелев). Главное — это любить театр и желательно знать его изнутри.

—Почему же? Я музыкой занимаюсь с четырех лет и продолжаю ею жить до сих пор. Для того чтобы работать в нашем театре, мне не пришлось получать профильное режиссерско-оперное образование. Я свободно читаю ноты, ориентируюсь в музыке. Виолончель осталась одним из любимейших инструментов. Да, я не стал музыкантом, зато стал режиссером музыкального театра.

—Прежде всего, хорошим воображением, которое позволяет воплотить задуманное в реальность. Режиссер должен иметь крепкую нервную систему, обладать хорошей выдержкой. Любой творческий процесс построен на эмоциях, режиссер может кричать (это нормально), но я не терплю режиссеров‑хамов. Я, как актер, через это прошел, и потому не допускаю подобного в своей профессии.

К тому же, режиссер должен быть дипломатом и одновременно хозяйственником, что может увести за грань творчества. Но при слаженной работе постановочной команды, это значительно облегчает жизнь. Режиссер должен развиваться и не считать себя законченным профессионалом. Век живи, век учись — заветная истина. Надо все время повышать свою планку. Я, как ни странно, постоянно перечитываю Станиславского, Товстоногова, Мейерхольда, Михаила Чехова. Питер Брук — моя настольная книга. А все потому, что многое осталось непонятым в прошлом, и теперь с каждым годом появляется что-то новое и в режиссуре, и в отношении к театру.

Наконец, режиссер должен уметь быстро реагировать на постановочный процесс, особенно в опере, где нет такого продолжительного постановочного периода, как в драматическом театре.

—Больше чем за 25 дней мы еще не делали спектакль. «Брачный вексель» и «Риту» мы вообще поставили за 14 репетиций… Но, наверное, дольше всех я делал «Бестиарий» (опера А. Щетинского. — О. Ш.), потому что он требовал новой пластики, не привычной в классическом понимании для артистов-вокалистов.

—Чаще всего это интересная форма, но ни о чем. Я считаю, что у любой формы должна быть глубина. Мне очень нравится выражение — «театр не отвечает на вопросы, он их задает». В современной режиссуре мне нравится, когда у классических произведений меняется сверхзадача, идет переосмысление, новый взгляд на уже знакомое. Но при этом возможны и перегибы, как например в творчестве немецких оперных режиссеров, которые делают ставку на обилие визуальных спецэффектов, мощнейшее техническое оснащение. И больше ничего. Где глубина? Где смыслы? Понятно, что любое действие можно перенести в любую эпоху, но главное, чтобы это было оправдано и интересно.

—Моя профессия — театр. И все, чем я занимаюсь, это орбиты вокруг него. Да, мне иногда хочется, особенно работая над разговорными сценами, стать драматическим актером, я даже не гнушаюсь участвовать в коммерческих проектах, где есть интересно прописанный сценарий с острой театральной формой. И я понимаю, что у меня всегда есть шаг для отступления от режиссуры, можно будет все бросить и уйти обратно в актеры. (Смеется.)

—Да, у нас не хватает денег на инновации… Недавно побывав в Голландии на гастролях с нашим коллективом, не переставал удивляться. К примеру, сейчас театр в Гааге, который находится в центре города, закрывается на реконструкцию, хотя рядом строят такой же точно театр, с аналогичной сценой и залом, с полным техническим оснащением для того, чтобы труппа работала, и театр продолжал функционировать. Мне с трудом верится, что подобное возможно в нашем государстве. Кажется с каждым годом оно только и ищет повод — где сократить финансирование за счет культуры и искусства …

—Премьера «Чио-сан» — это возобновленная постановка. Мы ее делаем в память о недавно ушедшей Ирине Анатольевне Рывиной, которая ставила этот спектакль. В нем прекрасные декорации Надежды Швец, которые мы полностью реконструируем. Это опера, которая не требует каких-то изощрений, главная миссия режиссера в ней (ставит ее Алексей Дугинов) — правильно и глубоко выстроить взаимоотношения между героями. И еще мы переводим спектакль на язык оригинала — итальянский. Нам очень помогает Аня Кривченкова, которая ранее работала в Большом театре, она отрабатывает с артистами правильное произношение, корректирует подстрочный перевод.

—Да, с 30 июня по 10 июля мы проводим крупномасштабный фестиваль, на который приглашаем именитых артистов Украины и Европы. Сейчас уже дал свое согласие артист мирового масштаба Владимир Галузин, который споет Калафа в «Турандот», а Лиу в этом же спектакле — его супруга Наталья Тимченко. Мы ждем солиста парижской национальной оперы Сергея Стильмашенко, который исполнит Самсона в опере К. Сен-Санса «Самсон и Далила». Открытие фестиваля — концерт «Опера-гала» и его закрытие — «Балет-гала» — пройдут при участии приглашенных солистов, звезд мировой величины.

—Согласен, после «Кармен» я стал главным режиссером. (Смеется.) Но, конечно, не в этом суть. «Кармен» — самый популярный спектакль в мире, и потому мне было очень интересно сделать что-то свое, непохожее на миллион режиссерских версий. Мое видение этой оперы — это коррида жизни. Спектакль начинается с корриды и ею же заканчивается. Кармен в ней борется за свою свободу, но соперника выбирает себе непосильного. Спектакль знаковый для меня еще и в том смысле, что я на заре своей режиссерской карьеры ставил его со своим курсом в драматическом театре. Я тогда преподавал фехтование, и Анатолий Яковлевич Литко мне сказал: «Вот поставишь «Кармен», тогда посмотрим — можешь ли ты быть режиссером». И я взялся за работу. Он приходил ко мне на репетиции и уходил довольный. Но однажды он задал мне вопрос: «А Кармен любит Хозе?». Я сказал: «Любит». — «А почему она сталкивает его со всеми людьми?». И тут я понял, что «нашел» свою Кармен, которую теперь реализовал и в опере.

—Я знаю, что все ждут каких-то премьер. Хотя в репертуаре нашего театра есть все самые популярные в мире спектакли. Но они естественно состарились. Поэтому моя главная цель — многие из них обновить. Кроме того, мне интересно привлекать к нашему театру новые режиссерские силы. Вот в театре кукол работает Оксана Дмитриева — это просто находка для Харькова, режиссерище! Я поклонник ее таланта и хотел бы с ней сделать «Пер Гюнта» Г. Ибсена — Э. Грига. Готов отдать ей на откуп любой проект. Я хочу, чтобы зрителю в нашем театре было интересно всегда, кто бы ни ставил спектакли.

— Могу сказать, что ответственности добавилось, и еще очень много рутинной работы. Если раньше я как режиссер-постановщик мог просто махнуть рукой и сказать, что начальство чего-то не понимает, то теперь и пожаловаться некому, сам начальник. (Смеется.) Приходится много рассматривать жалоб от артистов, принимать серьезные решения, за которыми порой стоит многолетняя карьера солиста… Я, конечно же, сочувствую многим, но такова моя работа — иногда приходится быть и жестким, потому что есть театр, есть зритель и есть касса. Я не хочу, чтобы зрители ходили в оперу сейчас так, как это было в моем детстве, когда я слушал музыку с закрытыми глазами, потому что смотреть на морщинистых Джульетт-девочек было испытанием. Я считаю, что театром надо жить сегодня и сейчас, заглядывая при этом в будущее. А все прошлое оставлять на откуп истории.

—Первая причина была в том, что все три молодые солистки, которые участвовали в «Бестиарии» ушли в декрет. А когда они вернулись, появилась вторая причина — у нас забрали малый зал. Этот спектакль проблематично переделывать на большую сцену. Он камерный. Хотя у меня есть идея поставить его и в большом зале, но так, чтобы зритель сидел прямо на сцене, которая служила бы клеткой и для публики, и для артистов. Хочу, чтобы зритель видел наше закулисье и при этом ему было непонятно — кто же в зверинце? Все в труппе любят этот спектакль и просят восстановить. Но главным показателем для меня стал случай, когда на «Бестиарий» привели школьников старших классов. Они, видимо, как раз «проходили» Кафку. Началось все в «лучших» традициях — чипсы, мобильные… Но спустя пять минут в зале воцарилась полная тишина, и после антракта никто не ушел… Для меня это был лучший показатель качества. Значит, молодежь готова принимать такую музыку. Поэтому, я надеюсь, мы восстановим «Бестиарий» и повезем на фестиваль в Грузию.