День летнего солнцестояния

—А можно я расскажу с самого начала об этой первой своей работе в большом кино?

—Заканчивался мой первый театральный сезон, когда в театре появился И. Скиба, режиссер с Одесской киностудии. Пожилой, грузный мужчина с добрыми и усталыми глазами. Он познакомился с нами, молодыми артистами, и попросил принести в гостиницу «Интурист», где остановился, фотографии, желательно любительские. Отобрал несколько моих фотографий, которые я принес ему, и улетел в Одессу. Я учил себя принимать легко то, что может не сбыться, поэтому шло время, и я забыл об этой встрече, не веря, что со мной может произойти чудо. Но случай распорядился иначе. В мае 1960‑го я, неожиданно для себя, получаю письмо с киностудии с вызовом на пробу в фильме «Исповедь», роль Саввы. Указаны число и срок пребывания. Катастрофа! У меня гастроли по области! Прошусь… Федя (так мы любовно звали нашего мэтра Феоктиста Иосифовича Александрина) не отпускает. Я, на всякий случай, уговариваю Мишку Шипшу и готовлю с ним Яшку, на случай моей подмены. Даю телеграмму, в которой сообщаю свой срок — один день, достаю билет на самолет и лечу в Одессу! Лечу на самолете первый раз. Страх, беспомощность, бессилие, красоту, фантастичность — это я ощущал, летя на ЛИ-2 в Одессу к Черному морю на свою первую кинопробу! Летели в Одессу тогда долго: посадки в Днепропетровске, Николаеве, Херсоне. Но все равно быстрее поезда. Прилетел, меня встретили и привезли в «Куряж», так почему-то звали гостиницу киностудии. Это был двухэтажный дом внутри двора с общим умывальником и туалетом. В этой же гостинице останавливались больные, которые приезжали лечить глаза к великому Филатову. Поселили меня с молодым артистом из Черновцов. Звали его Иван Миколайчук. Он будет моим партнером на пробе. А пробовался Иван на роль героя — Василя. Стройный, худощавый, с огромными распахнутыми глазами, которые обрамляли густые ресницы, с мягким певучим голосом. Познакомились с режиссером-постановщиком Всеволодом Ивановичем Ворониным и с оператором фильма Вадимом Васильевичем Костроменко. Я пробовался на роль сына священника, который потом становится семинаристом. Судьба его непростая: он даже пытается наложить на себя руки и сходит с ума. Его постригают в монахи. А о религии в ту пору я знал только то, что сказали классики коммунизма: «Религия — опиум для народа!» и «Бога нет!». Поэтому схватился за то, что мне было близко: внутреннее состояние моего героя, что Савва хочет и что для этого делает. Техника меня не смущала. К ней я был подготовлен телевидением, которое в то время было прямым, записей не делали. К камере относился с уважением — пытался выражать свои чувства мягче, тоньше. Проба прошла организовано, четко. Аэродром и обратный рейс в Харьков. А там на рейсовый автобус и в область на гастроли. Все прошло нормально — опять Яшка, Зайка и другие мои друзья-персонажи. Но на студии меня попросили не стричься и вот эта просьба давала мне маленькую надежду, хотя я знал, что на каждую главную роль пробуют не одного артиста. Я ждал, и она пришла, та первая телеграмма, в которой было мое утверждение на роль Саввы! Я буду сниматься в настоящем большом кино!.. Когда-то, поссорившись с сестрой Любой, я в шутку ей говорил: «Подожди, придет время, когда, чтобы на меня только посмотреть, ты будешь платить деньги!» Ха‑ха! И оно пришло — это время!

Первые съемки пришлись на отпуск. Приехав в Житомир, где находилась наша экспедиция, я узнал, что Иван Миколайчук на роль не прошел, а утвержден был Володя Ивашов, который появился в Житомире в джинсовом костюме, в сомбреро. Он только что вернулся из-за границы. Проехал весь мир с «Балладой о солдате», фильмом Г. Чухрая. Алеша Скворцов в исполнении Володи стал любимцем зрителей. Его узнавали, брали автографы, с ним фотографировались. Красивый, высокий, скромный, которого не испортила слава, и мне было интересно с ним. Мы подолгу взахлеб вели разговоры о нашей профессии. Выпускник ВГИКа, он был чистый актер кино, я — актер театра. Но сняться в роли Василия Володе не пришлось. Его вызвали в Москву по семейным обстоятельствам. Оттуда он уже не вернулся (после стало известно, что жена его, Светлана Светличная, очень тяжело рожала первенца). А в роли героя начал сниматься Иван Бортник, тогда актер московского театра им. Гоголя, сейчас — театра на Таганке Ю. П. Любимова. У него это был тоже первый фильм. Героиню играла Инна Мегер. Ваня Бортник — черноволосый симпатяга с белозубой улыбкой, озорным взглядом, певун, лихо перебирал струны семиструнной гитары, а также любитель гульнуть, выпить. Нина — миловидная блондинка с теплой улыбкой и ласковыми глазами. Наша тройка была молодым звеном фильма, а старшим — корифей советского кино Абрикосов Андрей Львович, актер театра им. Вахтангова. Он играл моего отца, священника, отца Фотия, а умирающего иконописца, его друга, — Евгений Ефимович Тетерин, мягкий и умный артист. Я очень быстро сошелся с режиссером Всеволодом Ворониным. Мы понимали друг друга, как говорится, с полуслова. Для меня это был подарок — я в кино сразу встретил режиссера, с которым мне было интересно, который меня понимал. Мы очень детально обговаривали сцену, которую будем снимать завтра. И когда утром я выходил на площадку, я к тому, о чем мы договорились, дополнял еще и свое, придуманное ночью. Он смотрел, кивал головой. Это было одобрение и утверждение. Сева позволял творить актеру, а это шло только на пользу дела. Были споры — и надо было доказывать. Но главное заключалось в том, что было ощущение, было такое состояние, что как будто в кино я снимаюсь всю жизнь. Позже, когда мы стали друзьями, Сева строил планы, где уже и я принимал участие. Он хотел со мной снять «Подростка» по Ф. Достоевскому, «Взятие Великошумска» по Л. Леонову. Но этот массивный, здоровый с виду мужчина был заражен радиацией. После ВГИКа, который закончил, как он выражался, «с крестами» (с отличием), работал в хронике и снимал испытание водородных бомб где-то на севере. И этот талантливый человек, большой эрудит, зная, что ему в этой жизни отпущено не так много времени, успокаивал себя спиртным. Сдавали нервы, сердце… Он рано ушел из нашего мира.

—Скорее, к вопросам религии, их трактовке не совсем честными людьми, я бы сказал так. Да, участие в съемках, общение с верующими, беседы с консультантом фильма Б. Дормантским, бывшим священником, познания Севы Воронина… приоткрыли мне огромный пласт нашей истории, жизни, в которой значительную роль играла религия, церковь, вера. И мой Савва постепенно начинает заполняться тем содержанием, которое необходимо было для его жизни, жизни сына приходского священника, потом ученика семинарии, где помимо религиозных догматов, изучают мировую философию. Савва начинает не только существовать, он живет в моей оболочке. Очень помогало этому то обстоятельство, что съемки, в основном, проходили в «живых» декорациях (художник Борис Илюшин, племянник знаменитого авиаконструктора, «гусар», с которым я не только чокался, но и овладевал работой масляными красками): яблочный Спас, где Савва доносит на Василия, снимали в церкви села Дениши Житомирской области («Мы забрались в Дениши, наснимались от души; на хрена теперь нам ландыши?» — пели мы на мотив популярной песни «Ландыши»). Наказание за то, что Савва хотел повеситься, — несколько сот поклонов, которыми карает его отец, я отбивал в церкви Киево-Печерской лавры. Мою финальную сцену «пострижение в монахи» снимали в Киевском соборе Святой Софии. В Софийском соборе съемки шли ночами, днем собор был музеем. А ночью зажигались свечи, звучал настоящий церковный хор, который мы записали с разрешения архимандрита в Житомире, в лесу. И я, через коридор, босой, в одной холщовой рубахе полз по холодным чугунным плитам (съемки были в феврале) к алтарю, распластываясь крестом три раза… Вот в который раз рассказываю об этом, но как тогда ко мне приходит состояние, что я испытал тогда: величие собора, невидимый хор, дрожание пламени свечей, лики святых, росписи великих художников и этот ужасный грохот ножниц, брошенных дьяконом на чугунные плиты пола. «Возьми ножницы и подашь ми я!» Три раза бросает дьякон ножницы, и три раза Савва, целуя руку, поднимает их.

—Даже не так: и вот фильм выходит на экраны страны. В то время на каждый новый фильм во всех городах Союза рисовались огромные щиты-плакаты. Ими закрывали все заборы новостроек и ремонтных работ, которых в нашей стране было множество. И замелькали наши лица, и случилась первая популярность — узнаваемость. Когда меня первый раз узнали девочки в трамвае, мне стало так неловко, что я на первой же остановке выскочил, хотя, как всегда спешил! На телестудии оператор спрашивает меня: «Читал про себя?» «Нет, — отвечаю я, — а где?» «В «Крокодиле», и подает мне всесоюзный сатирический журнал, где в рубрике «нарочно не придумаешь» напечатана кем-то отосланная рапортичка администратора картины: «…для поддержания здоровья и обтирания конечностей артиста В. Антонова куплено в магазине № 5 в городе Киеве две бутылки водки — «Московской»…

—Нет, не знаю, но, видимо, как-то обошлось, потому что в главной газете нашей страны «Правда» помещают рецензию на наш фильм, да еще и положительную. В былые времена это означало Сталинские премии. Знаменательно, что вырезку с рецензией мне прислала моя сестра Люба. Она признала меня, и я понял, что какой-то этап пройден и начинается что-то новое.

—Конечно! В той всесоюзной рецензии, где мне был уделен целый абзац, было написано: «Талантливо сыграна В. Антоновым роль Саввы, полублаженного сына отца Фотия. Артист тонкими штрихами рисует образ семинариста, с детства отравленного церковной идеологией, мечтающего о собственном приходе и славе святого человека».

Самым главным и значительным здесь для меня было то, что меня назвали артистом. Значит, состоялось, я на правильном пути, я нашел себя, и это заметили! «Слава улыбнулась мне!» Узнаваемость, встречи в школах, институтах, на заводах, в области с колхозниками… Но могу с чистой совестью сказать: «медные трубы» я выдержал достойно, хотя, чтобы не обидеть кого-то, пришлось и выпить немало. Я понимал, что это только начало и что, как говорил ученик Феи в «Золушке» Е. Шварца: «Я не волшебник, я только учусь!» Это стало моим жизненным руководством, моим девизом.