Харьков романтический

У истоков первого учебного заведения для девочек в Харькове стоял Григорий Квитка-Основьяненко. Однако, как это часто бывает, за ним стояла женщина, которую он любил.

Все началось в далеком 1812 году, когда был основан Институт благородных девиц — первое в городе женское учебное заведение. Располагался институт на улице Сумской и находился под особым покровительством царской семьи. Императрица Мария Федоровна направила туда для работы классной дамой выпускницу столичного Екатерининского института Анну Вульф.

«Умная, образованная, но некрасивая, воспитанная в правилах строгой нравственности, пуританка, характера твердого и замкнутого», — так описывал ее племянник писателя Валериан. А потом произошло то, что произошло: 18‑летняя барышня влюбилась в одного из основателей института и его мецената, на 20 лет старше. Два года Григорий не мог осмелиться на решающий шаг, но барышня взяла инициативу в свои руки. Как оказалось, это было мудрым решением — лучшей жены найти бы он не смог. Они прожили вместе более двух десятков лет в любви и согласии.

Исследователи творчества и биографии Квитки-Основьяненко единодушно утверждают, что именно Анна Вульф сделала мужчину известным писателем: она была его первым читателем и первым цензором, утешала и вдохновляла. Именно ей писатель посвятил свою первую драматическую повесть «Маруся», написанную на спор. Тогда было принято считать, что на украинском языке можно написать только комедию, но никак не драму. Харьковчанин с легкостью доказал обратное.

Жили Григорий и Анна очень просто: великолепный родительский дом на Основе Григорий отдал брату Андрею, а сам жил в маленьком флигеле, где в комнатах повсюду были расставлены подсвечники и чернильницы: хозяин имел привычку примоститься писать в любом месте, и жена создавала для этого все условия. Она была уверена, что ее муж — гениальный писатель.

К рождеству 1889 года известный фабрикант и меценат Савва Мамонтов ставил в Петербурге милую сказку. Он решил устроить премьеру нашумевшей в Европе оперы немецкого композитора Энгельберта Хумпердинка «Гензель и Гретель». Сказочный сюжет братьев Гримм о детях, заблудившихся в лесу, что соблазнились пряничным домиком и почти попали в котел ведьмы-людоедки, очаровал известного мецената: он сам перевел текст, сам договорился с театральным антрепренером, сам решил поставить спектакль.

Роль Гретель отдали певице Надежде Забеле, которая на тот момент была безусловной оперной примой. Музыкант Михаил Гнесин писал: «Возможно ли было, раз увидев это существо, не соблазниться ею на всю жизнь! Эти широко расставленные сказочные глаза, тонкое и гибкое тело, прекрасные, длинные руки». Обаяния добавлял необычный контраст голоса артистки: на сцене — серебристое сопрано, в жизни — низкий грудной голос.

Декорации к опере должен был создать Константин Коровин. Однако он заболел, и Мамонтов пригласил Врубеля. Художник стоял в зрительном зале, примерялся к размерам портала, возможностям освещения. На полутемной сцене шла репетиция. И вдруг он услышал незнакомый голос, ровный, легкий, исполнявший партию Гретель. Очарованный этим голосом, художник бросился к той, которая так поразила его. Он влюбился мгновенно, предложение певице сделал едва не в день знакомства. Надежда Ивановна откликнулась не сразу, хотя заметно оживилась, заискрилась несвойственным ее характеру кокетством.

Они поженились летом в 1890 году, а осенью у Надежды Забелы был ангажемент на весь сезон в Харьковскую оперу. Так они и оказались в нашем городе. Семье из двух творческих личностей сложно обойтись без борьбы за место первостепенного артиста, но если один из двух рыцарь, проблема снята. Врубель был готов служить своей Наде в любом полезном ей качестве. И Харьков стал, что называется, пробным камнем на этом пути.

Коллега Надежды Ивановны, певица Мария Дулова, вспоминала: «На открытии сезона они присутствовали, сидя в третьем ряду кресел… позже он говорил, что никак не ожидал и не думал найти такого состава певцов, такого оркестра и всего антуража…»

Художник придумывает своей примадонне костюмы и даже становится ее костюмером. «Михаил Александрович, — рассказывала Дулова, — всегда собственноручно одевал Надежду Ивановну от чулка до головного убора, для чего приходил в театр вместе с Надеждой Ивановной за 2 часа до начала представления». Театральный костюм онегинской Татьяны Михаил Врубель слегка переделал, Маргариту «Фауста» Надя пела точно в таком же платье, которое художник изобразил еще в своем панно.

Харьковский период в жизни певицы и художника стал одним из важнейших в их личной истории. Что же касается летописи Первой столицы, то и теперь живет в Харькове легенда: авторство майолики на здании дома в стиле модерн по улице Рождественской, напротив Благовещенского собора, упорно приписывают Врубелю, хотя доказательств этому нет. Но разве можно отказаться от легенд?

Как известно, Сергей Есенин был удивительно хорош: роскошные золотые кудри, голубые глаза, прекрасная фигура. Поэтому, с момента своего появления в 1912 году в Москве, он был избалован женским вниманием: окололитературные, богемные барышни буквально вешались ему на шею. Так что к тому времени, как Есенин в 1920‑м посетил Харьков, он был уже не тем наивным рязанским «пастушком», который приехал покорять столицу, а известным поэтом и не менее известным сердцеедом. Поселился он у своего харьковского приятеля Льва Повицкого, который с Есениным познакомился в 1918 году и оставался его настоящим другом до конца своей жизни. Он сделал все, чтобы воспоминания о поэте, которые публиковались в печати, были исторически достоверны. Итак, предоставим слово самому Льву Повицкому: «Вечером мы выходили во двор, где стояла вместительная бричка. Мы в ней рассаживались тесной семьей, и Есенин развлекал нас смешными и трогательными рассказами из своих детских лет».

К «тесной семье», помимо прочих, часто присоединялись девушки, которые жили по соседству, — Фрида Лейбман (впоследствии она стала женой Повицкого) и ее подруга Женя Лившиц. Лев Повицкий писал: «Есенин был тогда в расцвете своих творческих сил и душевного здоровья, целые вечера проводил в разговорах и спорах, читал свои стихи, шутил и развлекался от души. Девушки откровенно обожали его, они были счастливы и гордились тем, что он живет с ними под одной крышей. Есенин был очарован одной из девушек, и между ними возникла длительная и нежная дружба».

О том же пишет и Анатолий Мариенгоф, который в тот момент был в Харькове: «Есенин вывез из Харькова нежное чувство к восемнадцатилетней девушке с библейскими глазами. Девушка любила поэзию. На бричке, что стояла среди маленького круглого двора, просиживали они от раннего вечера до зари. Девушка смотрела на месяц, а Есенин — в ее библейские глаза. Толковали о преимуществах неполной рифмы перед точной и о пошлости пользоваться глагольной…

Он начал даже ласково называть ее Рифмочка. Горланя на всю улицу, Есенин требовал от меня подтверждения сходства Рифмочки с возлюбленной царя Соломона, прекрасной и неповторимой Суламифь. Я, чтобы позлить его, говорил, что Рифмочка замечательная, как любая еврейская девушка, которая только что окончила в Виннице гимназию и собирается на зубоврачебные курсы в Харькове…»

Через некоторое время Есенин вернулся в Москву. Между поэтом и Рифмочкою завязалась переписка. Через полгода Женя тоже приехала в Москву — там у нее жила младшая сестра Маргарита. Евгения Лившиц вошла в круг «есенинских девушек», но имела там особое положение. Она была безумно в него влюблена, но смогла сохранить дистанцию, став, пожалуй, единственной платонической любовью великого поэта.