К «морю» мимо Киева

—Можно сказать, что «вожу», потому что немалая часть жизни уже много лет проходит в поездах между Киевом и Москвой.

—Вы задали сразу три вопроса. И в двух словах на них не ответить. Учась в Киевском театральном институте, я не собиралась никуда уезжать: был театр им. Леси Украинки, в котором я родилась. Если мама пришла туда в 18 или 19 лет, то меня туда принесли на руках, там же в перерывах между выходами на сцену мама и кормила меня. С 5 до 12 лет я уже выходила на сцену. Работой это еще назвать было нельзя, но так или иначе привычка к театральной этике, дисциплине уже заложилась. Поэтому лучших акустики, сцены, зала для меня лично не существует — лучшего театра в мире, чем театр русской драмы в Киеве, как для мамы, так и для меня — в большей, наверное, степени — нет. В общем, даже мысль о том, что все может быть как-то иначе, не приходила мне в голову — я просто об этом не думала. И дело даже не в том, что мне как дочке Роговцевой было гарантировано место в этом театре. Просто есть две вещи, которые лежат в другой плоскости, и жизнь дарит сюрпризы…

Ситуация изменилась, когда передо мной открылся большой мир, в котором никто из киевлян, знающих меня с рождения, не выказал желания иметь меня у себя. По окончании института я не получила ни одного предложения работать в Киеве. Я не могу это относить на счет того, что не угодна. Наверное, я была не очень интересной артисткой на тот момент, раз меня никто не пригласил. Более того, если и были какие-то неуверенные поползновения на мой счет, то выглядели они спекулятивно, потому что предполагалось, что мы будем работать вместе с мамой. Меня же это интересовало мало. Не то чтобы я не знала себе цену — я ее знаю. Насколько это оправдано на сегодняшний день? Не очень-то оправдано: я не столь востребована, сколь мне бы хотелось, но на это тоже есть свои причины… Не важно. Когда-то это было так. И единственный человек, кто тогда заинтересовался мною, был Роман Григорьевич Виктюк. Вместе мы сделали конъюнктурную вещь «на мать и дочь» — спектакль «Бульвар Сан-Сет». Пьеса изначально была поставлена специально для мамы как подарок к ее 60-летию. Потом еще должны были быть «Осенние скрипки», но там появились всякие причины…

В общем, на протяжении первого года после института я репетировала с Романом Григорьевичем. Работая на «Сан-Сете», я показала, что немного умею двигаться. Не буду говорить «танцевать» — танцевать я не умею, но двигаюсь для артистки неплохо. А в театре у Романа Виктюка на тот момент были всего две актрисы: Катя Карпушина и Люда Погорелова, если не считать приглашенных звезд. По амплуа — совершенно не пересекающиеся со мною женщины. Я — маленькая, при этом «громкенькая», покричать могу и как-то двигаюсь. Вот мне и поступило предложение: «Вот… что бы… если бы… куда ты ребенка денешь?» Роман Григорьевич не сказал: «Все! Приезжай!» Он всегда «закидывает» издалека: «Вот… ну… э-э-п…» Я ответила: «Да!» Он: «Нет! Надо сейчас!» Я и приехала в Москву, как только в театре закончили работу над «Саломеей». Отказаться от возможности работать с Виктюком, у которого я на репетициях с четырнадцати лет, сначала на «Священных чудовищах», потом на «Уроках музыки»?!! Уже будучи беременной, на световой репетиции «Дамы без камелий» я поняла, что хочу туда, быть там, под этой энергией, хочу быть артисткой и больше никем. Именно у него это произошло со мной в то время, когда я сидела и получала удовольствие от того, как он работает с другими. Я не могла повернуться спиной к такой возможности! И при том, что Роман Григорьевич не занимал меня в главных ролях, я никогда ни на одну секунду не пожалела об этом. Потому что, к сожалению, мне приходилось сталкиваться в работе — пусть по мелочи, понемножку — и с другой режиссерской позицией: «Вот то, что ты делаешь, — и хорошо, и достаточно».

А ему недостаточно, недостаточно! Все, что я сейчас умею, я умею только благодаря работе у Виктюка в «Заводном апельсине». Это первая — небольшая, но очень серьезная — роль в театре. Благодаря «Апельсину» я стала артисткой, почувствовала, что хоть что-то могу. Были случаи, когда после спектакля ко мне подходили люди и говорили: «Боже, как страшно! Как вас жалко». То есть Виктюк сделал такие сюрреалистические смещения, что главным в зримом ряду должна была стать жертва, маленькая девочка с усами — Чаплин. Я ею стала, хотя сначала долго не могла понять, кого, собственно, я играю. Но когда поняла, все сложилось, и эффект, задуманный Виктюком, полностью достигается.

—Что касается любимой работы, так случилось, что она не у Виктюка, хотя свою Марго Фонтейн в «Нездешнем саде» я обожаю. Это «Варшавская мелодия-2» — просто в силу того, что говорить этот текст, все эти с детства знакомые слова очень-очень сладко. 680 раз эту роль сыграла мама! Это был культовый спектакль для Украины, один из любимых спектаклей Леонида Зорина, а Геля‑мама, как он сам сказал, его любимая Геля.

Много трудностей связано с этим спектаклем. Как выяснилось, есть и такие, о которых я и не подозревала. Например, когда играла этот спектакль в Америке, ни о чем таком не думала, но когда играла его в Киеве, у меня первый раз в жизни тряслись колени, потому что это — Киев, полный, битком набитый зал театра им. Франко. И сейчас мне очень дорого то, что так или иначе меня встречают как дочь известных артистов, а провожают влюбленными глазами, за меня цепляются, я вижу, что трачусь не напрасно в этой работе. Хотя сама-то знаю, что, если бы не «Апельсин» у Виктюка, ничего того, чем я «покупаю» в «Варшавской…», не было бы. Потому что «вырывать кишки из себя» меня научил Виктюк, это его работа во мне, он заложил.

—Да, придумал этот проект американский киевлянин Игорь Афанасьев. Долгое время он уже живет в Америке, а раньше работал режиссером Театра эстрады в Киеве — актер, режиссер, драматург, писатель, очень теплый, очень хороший человек. Потом, кстати, он осуществил очередной виктюковский проект с виктюковской же актрисой Нуцей (актриса, певица, которая играет Эдит Пиаф в одноименном спектакле Театра Романа Виктюка. — Прим. ред.) и еще несколько проектов в Украине. А с первым украинско-американским антрепризным проектом он пришел к маме и сказал: «Я хочу написать какую-то ностальгическую историю по поводу «Варшавской…» — и написал продолжение, третий акт. Зорин одобрил идею, мы так и работали: я играю первый акт «Варшавской…» вразбивку с написанной историей для мамы. В спектакле были заняты Ада Николаевна Роговцева, Евгений Васильевич Паперный, я и Игорь Славинский — хозяин сцены, который всех героев собирал под свое крыло. Было это в 2002 году…

—Безусловно, отмежевываться от журналистов нельзя. И я никому никогда не отказывала в разговоре, хотя оскорблена была предельно. Я доверяла конкретным глазам, которые были напротив, а они меня не раз обманывали, поэтому я уже по определению никому не верю. Ляпсусы относительно меня — это еще бог с ними, но на них обижаются близкие, которых сказанное задевает. А все «такое», связанное с мамой, заставляет меня нервничать еще больше. Я считаю недопустимым, когда меняется тон, когда выражения низкого пошиба, дурного стиля речи журналиста вдруг выдаются за мои собственные слова. Да я лучше буду выглядеть мерзавкой, нежели дурой, вот! А одна журналистка позволила себе… ну просто… я ребенка в то время била по губам за то, что он говорил подобные фразы, а она их приписала мне. В интервью! Не просто цитата, а в интервью! При том, что статья оказалась хорошая и добрая. Но я была предельно возмущена, потому что пусть бы меня лучше ругали, но говорили моими словами, в моем стиле. Правда, было это, к счастью, давно.

—Действительно, родственники в Харькове у нас есть и по маминой линии, и по линии моего второго мужа. Он львовянин, но по рождению — харьковчанин. Это — из хорошего.

—Да. И честно скажу, понятие «Харьков» связано у меня с ужасом. Во-первых, мама здесь чуть не погибла, играя в «Вишневом саду». Она там как бы летела и зацепилась кольцом за какую-то техническую декорационную штуку. Она так на кольце и повисла, ей чуть не оторвало палец. Мама могла оттуда просто свалиться, но кольцо, мое кольцо, подаренное ей, удержало ее. Когда мы его увидели, оно оказалось покореженным, но маму удержало. А во-вторых, маме в Харькове вырезали аппендикс. Я не знаю, мама к тому времени прожила — и сейчас, конечно, слава Богу, живет — долгую, трудную, тяжелую жизнь, но почему-то она решила сделать операцию именно в Харькове и за три дня до премьеры, которую в результате пришлось переносить.

—Один из самых неприятных, когда меня спрашивают о Романе Виктюке. В том смысле, что я не люблю объяснять его поступки, мне очень трудно брать на себя за это ответственность. И когда мне кто-то начинает говорить о нем что-либо нелицеприятное, я отвечаю: «Море! У вас нет вопросов к морю: почему на нем шторм, почему сегодня медузы, грязь или еще что-нибудь? Я сегодня чистое — и, спасибо, большое. То есть море, стихия — абсолютно такое же у меня к нему отношение».

А что касается работы: все, что я делала у него, я любила и люблю до сих пор, и все, что я сделала, мне что-то давало.

* * *

…Вот такая она, Екатерина Степанкова — «маленькая и громкенькая», серьезная и вдумчивая, словоохотливая, но ответственная. О мелочах с ней не поговоришь, но тем более оценишь услышанное и захочешь оставить его при себе.