…На улице последний в этом сезоне морозец, последние дни с переменной облачностью, и вот она, вот, скоро-скоро — настоящая весна! Не первые деньки с робкой капелью, а с высокой синевой, щебетом птиц, солнцем во все небо…
Кстати, о солнце: пройдет совсем немного времени, и оно, кто знает, опять начнет палить отнюдь не по-украински, и тогда, возможно, единственным плюсом сложившейся метеорологической ситуации в городе будут звуки великолепной музыки, льющейся из открытых настежь дверей ХНАТОБа прямо на Сумскую, Рымарскую, Сад Шевченко, как это было прошлой жарой, когда в Харькове выступал струнный Квартет им. Глинки (Москва) под руководством Олега Смирнова. О прошлом и сегодняшнем дне Квартета сам маэстро.
—Как вас сюда тогда занесло, таких профи, в жару, в, прямо скажем, провинцию?
—Ну, вы знаете, если правильно расставить акценты, то получается не такая уж Харьков провинция. Харьков — один из величайших городов, где воспитывалось множество шикарных музыкантов, которые сейчас работают в Москве. Какие имена: Таня Гринденко — скрипачка, Даня Крамер — джазовый пианист, Юра Лаевский — первый концертмейстер спиваковского оркестра, Гриша Красько — концертмейстер Московской филармонии — куча людей! О чем вы говорите?!
—Еще Чижик, недавно ушедший Крайнев, не говоря уж о Горовице…
—Да, конечно! И Ленечка Чижик, и Володя Крайнев — все же отсюда! Так что… я лично был здесь несколько раз, еще когда играл в составе оркестра Большого театра, и в составе Квартета им. Глинки…
—Простите, о провинции — это я так, от имени харьковчан на комплимент городу напрашивалась, с одной стороны. А с другой — если так любите и запомнили город, не заметили ли каких-либо изменений в нем, в реакции публики?
—Вы знаете, в любом городе с каждым годом происходят какие-то изменения. Но главное, что хочу сказать, при всех изменениях это замечательный город, красивый. А публика еще более замечательная! Ну а как?! Ну это же украинцы, это же наша любовь! Это любовь россиян! Украина всегда ею была и остается. И никто нас не сможет поссорить! Никто! Абсолютно. Это просто бесполезно. Потому что уже веками установилась и проверилась слаженность народов Белоруссии, Украины и России — и никто никогда ничего не сможет с этим поделать.
—То есть когда вас пригласили участвовать в одном из харьковских фестивалей, вы сразу согласились?
—Конечно, с большой радостью! Мы тогда отыграли концерты в Киеве, в Харькове, в Донецке, а потом еще два концерта в Одессе — чудо!
—И политические передряги, периодически бушующие в столице государства, вас не смутили…
—А что «передряги»? Ну, постояли там, поговорили, кучка одних и других, ну и что дальше? Пока одни разговаривают, другие-то все равно работают (улыбается)…
—Конечно, работают. И даже приезжают, чтобы работать. И это несмотря, наверное, на не очень высокие гонорары…
—А причем здесь гонорары?
—Ну, если бы в качестве гонорара предложили совсем мало, вы все равно бы приехали?
—Вы знаете, а нам и предложили совсем мало. По сравнению с гонорарами, которые мы получаем на Западе, это ничто… Но ничего, мы найдем где заработать — не это же главное! Что действительно было несколько обидным, так это небольшое количество людей в зале. Потому что когда полный зал, то чувство удовлетворения неизмеримо больше.
—Все дело, наверное, в несносной жаре, стоявшей тогда. Зато, мне кажется, присутствующие аплодировали не за целый зал, а за два, за три!
—Да, конечно! И вот это главное. Безумно приятно, когда в конце зал встал и аплодировал стоя. Потом три выхода на поклон… Мы просто не могли не сыграть «на бис», хотя времени и не хватало, как всегда — то поезд, то самолет…
—Да. Здесь так принято. Если уж выступление запало в душу публике, то, держись, исполнитель: и выходить кланяться заставит, и «бисы» вытребует. Олег Германович, а что, везде так? Есть мнение, что если даже на сцену выходит один из самых лучших камерных ансамблей России и исполняет, как вы, музыку разных стилей и жанров — от венской классики и музыкального импрессионизма до мастеров русского композиторского искусства и современных авторов, то зал будет полон далеко не всегда…
—Что вы, это неправильное мнение. Мы очень много ездим, и не только на Запад, но и по России: Север, Урал, Сибирь, так вот там зал заполняется всегда на 90‑100 %. Всегда! И это, безусловно, не может не радовать. Потом, я уверен, что вся эта попса так уже всем надоела, что люди потянулись и потянутся еще больше к классической музыке.
—Тогда, как сказал Жеглов, «отсюда вопрос»: если исполнители классической музыки вскоре станут такими же популярными, как поп-исполнители, и вас будут караулить в парадных, требовать автограф, разбирать на сувениры, что станете делать?
—А как это — «на сувениры»?
—А так: сумку, кепку на память отберут или пуговицу оторвут. Помните, когда-то в Москве были так называемые сыристки — поклонницы Лемешева, собиравшиеся у одного из главных гастрономов Москвы того времени?
—Ну да, были такие — лемешистки, козловчанки, кто-то еще в этом роде. Да, конечно, все такое подобное уже было, но, думаю, современный народ уже до такого не дой-
дет — время не т о. Даже пуговица дорого стоит! (Смеется.)
—А если?
—Ну, автографы-то мы часто даем, и нас часто останавливают на улице, начинают разговаривать — это нормально. Однако не думаю, что при этом будут разрывать на части. Тогда мы просто будем выходить через черный ход. Но наш случай другой. Разумеется, есть люди, которые, если влюблены в своего кумира, готовы на все что угодно, но их единицы. Нас публика рвать не будет, а от одного-двух человек всегда можно отвертеться. Главное, держаться вместе и придерживаться по этому поводу в коллективе единого мнения…
—Кстати, о коллективе и едином мнении. Михаил Турецкий не скрывает того, что у него в коллективе существует особая система наказаний, в том числе и рублем. А у вас?
—Я считаю, что в любом коллективе, будь в нем 150, 10, 4 или даже 2 человека, должна быть дисциплина. Но не палочная! Дисциплина в коллективе, тем более в таком, как у нас, — это взаимоуважение между четырьмя единомышленниками, которые собрались для того, чтобы всю жизнь отдать своему любимому делу. Тогда их не надо заставлять заниматься, вовремя приходить, вести себя прилично — они сами это делают, потому что знают: иначе подорвут дело, которому служат. И истина как раз состоит в осознанной дисциплине, тогда, бесспорно, никто никого не наказывает. Ну а в остальном и у нас в коллективе все как у людей: бывает, что опаздывают, бывает, что поленятся или не успеют что-то сделать. Но тогда человек, как правило, сам очень переживает по поводу того, что случилось. Так что какие-то наказания здесь ни при чем совершенно. У нас все достаточно миролюбиво. В основном…
—А не «в основном»? Никогда никаких прецедентов не было?
—Да вы знаете, за всю историю Квартета было, конечно, всякое. И прецеденты тоже. Но не в этом составе. Те люди уже не работают. Должен вам сказать, что за почти 19 лет существования Квартета этот, последний, состав, наверное, один из самых лучших. У него такой колоссальный багаж за плечами. Правда, для того, чтобы в коллектив пришли такие музыканты, мне в свое время нужно было очень постараться.
—Кстати, маэстро, имея рядом таких профи, расскажите, пожалуйста, широкой общественности, что отсутствие тонких нервных пальцев музыканту не мешает.
—Да, защитниками тонких изящных кистей и длинных пальцев у музыканта могут быть только непрофессионалы. Вы знаете, у отца Володи Ашкенази — Давида Владимировича Ашкенази были такие пальцы, как моих примерно два, но был он замечательным пианистом, играл со страшной силой, совершенно гениально!
—То же можно сказать и о Владимире Крайневе, и о Левоне Оганезове…
—Да, кстати! И я знаю еще массу музыкантов, у которых нет тонких пальцев, но у них такая душа, они так красиво чувствуют, что сразу понимаешь: дело не в руках. А есть обладатели замечательных пальцев, тонких и все такое, а толку… Впрочем, для любого музыканта, как и для любого человека любой профессии, нужно что-то особенное, чтобы быть стоящим в своем деле. Можно даже подметать двор, но делать это талантливо, красиво. Или мыть машины: ведь один моет замечательно, все у него получается прямо как по маслу, а другой что-то там ковыряет, ковыряет, а машина у него все равно наполовину грязная остается. Так что везде, и это совершенно бесспорно, должен быть талант. В музыке же — у клавишника, струнника, духовика — умение извлечь звук из инструмента. А звук струнного инструмента должен особенно красиво звучать. Если он некрасиво звучит — это караул! Куда уж хуже! Никакие пальцы не помогут…
—Олег Германович, ваш Квартет записал более 20 компакт-дисков. Вы были удостоены премии Центрального федерального округа России. В ансамбле вы играли с одними из самых известных музыкантов современности: Петровым, Вирсаладзе, Штаркманом, другими. На каких инструментах вы играете, есть ли у вас раритетные?
—У нас все музыкальные инструменты раритетные. Эти инструменты из государственной коллекции России. Всем им 250–300 лет.
—А чьи, каких мастеров?
—Вы знаете, мы стараемся на эту тему не разговаривать…
—А какую сумму вы указываете в декларации, пересекая границу России?
—Мы просто знаем, что они стоят не одну сотню тысяч долларов.
—И где они хранятся?
—У нас.
—Но разве вы, музыканты, можете обеспечить сохранность таких инструментов?! А если вдруг кто-то захочет посягнуть на них и поступить так, как негодяи в художественном фильме Вадима Костроменко «Квартет Гварнери»?
—Знаете, нет смысла на них посягать, потому что они все на особом контроле, и в Интерполе о них все известно, так что… Какой смысл? Нет! Так, как в фильме, их уже не украсть. Совершенно бессмысленно.
Они — считанные. Так что ни к вам, ни в Одессу мы приезжать не боимся. Наоборот, хочется приезжать еще и еще. Хочется, чтобы души человеческие открывались друг другу, чтобы в глазах людей были не круглые цифры долларов, а человеческое взаимопонимание, желание жить в собственном доме мирно.