Петр Тодоровский. Верность – газета «Харьковские известия»

Даже песню «Городок провинциальный» на стихи Геннадия Шпаликова можно назвать автобиографической. Помните?

25 августа 1925 года в маленьком провинциальном городке Бобринцы Кировоградской области родился мальчик. Родители Ефим Гильевич и Розалия Цалевна нарекли его Петром.

В 1954 году Тодоровский окончил операторский факультет ВГИКа. С 1955 по 1973 работал на Одесской киностудии, где снял фильмы «Весна на Заречной улице», «Моя дочь», «Два Федора», «Жажда» и поставил картины «Никогда» (в соавторстве), «Верность», «Городской романс», «Военно-полевой роман», а с 1974 года работал в Москве. Почти в два раза дольше Пётр Ефимович прожил в Москве, чем в Одессе, и всё-таки таким, каким помнят его друзья молодости, самые первые, которые вместе с ним делали не только первые шаги, но и первые ошибки, его не помнит и не знает никто. Один из них — кинорежиссер, многие годы работавший директором Музея кино Одесской киностудии и преподавателем Школы кино им. Веры Холодной Вадим Костроменко.

— Познакомился я с Петей Тодоровским, — рассказывает Вадим Васильевич, — когда получил направление на работу на Одесскую киностудию. Приехал и поселился в известной студийной гостинице под названием «Куряж» (с ударением на втором слоге). Кстати, это название и придумал Петя, потому что курили там, кажется, даже сами стены. Мы оба там жили, так мы подружились. Сблизило нас главным образом то, что мы оба учились во ВГИКе у одного мастера операторского дела, потрясающего преподавателя Бориса Израилевича Волчка, или Волчека, у нас говорили и так, и так. Кстати, своих студентов Волчек учил: если ты хочешь стать хорошим оператором, то, по крайней мере, на 50 % ты должен знать режиссуру, иначе будешь просто хорошим фотографом. Что после сказалось и на судьбе Тодоровского, и позже — моей. В общем, отношения наши стали дружескими, хотя разница в возрасте между нами была 10 лет. К этому времени Петя уже снял картину «Весна на Заречной улице» вместе с Радомиром Василевским, после чего Марлен Хуциев, автор «Весны…», начал снимать картину «Два Федора», и Петя был у него оператором. Тут не могу отказать себе в удовольствии рассказать одну из студийных творческих подробностей. Поскольку Марлен был человеком очень дотошным, снимал очень медленно, и отпущенных сроков для того, чтобы вовремя закончить съемки, ему не хватало, их вынуждены были пролонгировать. А это, понятно, лишние деньги, всякие неприятности и т. д. Но так у него было всегда на всех картинах, и мы его даже называли «дедушка русской пролонгации», так вот, этот термин придумал Тодоровский, человек очень остроумный, он никогда не упускал возможности над кем-нибудь незло пошутить.

— Да, вот снимают они «Два Федора», теряют время, идет все это медленно, уже понятно, что вовремя сдать картину не получится — а надо! — и тут из ВГИКа приезжает на практику и определяется к Марлену Хуциеву молодой студент, который потом станет всемирно известным режиссером, Андрей Тарковский. Тут-то Петя и предлагает Марлену: «Давай выделим какие-то кадры или даже сценки, которые можно снять без тебя, чтобы работа шла параллельно, пусть их Андрей снимает, так будет быстрее». Марлен согласился. Тогда Петя еще посоветовал взять второго оператора, и взяли меня. Так с легкой руки Тодоровского я и познакомился, и работал с Тарковским. Хотя подставленное Петей дружеское плечо я ощущал не только в производственной обстановке, но и в повседневной, что еще дороже. В подтверждение приведу пример. Когда мы с семьей жили уже в каких-то квартирах, пусть и не очень роскошных, у меня родились дети, сразу двое. Тут на студию приходит разнарядка: город может выделить одну двухкомнатную квартиру. Я стою в очереди на улучшение жилья, Тодоровский — на то, чтобы в первый раз его получить. Директор киностудии Лидия Всеволодовна Гладкая приглашает нас с Тодоровским вдвоем к себе в кабинет и говорит: «Ребята! У меня есть одна квартира, а вас, нуждающихся, двое. Я вас оставлю у себя в кабинете и уйду на 15 минут, а вы уж тут постарайтесь договориться и решить сами: кому». Тодоровский сразу сказал: «Никуда уходить не надо, пусть квартиру получит Костроменко». И то, что он мог вполне заслуженно получить и как фронтовик, и как уже достаточно известный оператор, он уступил мне… Затем, когда он снимал картину «Жажда» и немного приболел, предложил режиссеру Жене Ташкову: «Пока я болею, возьми Вадима, он не подведет». Слава Богу, Петя болел недолго, но некоторые эпизоды я там все-таки снимал. После одного, помню, очень долго сидеть не мог. Сюжет, надеюсь, всем известен, как к Беляевке движется колонна немецких машин. Хотелось сделать так, чтобы зрелище было грозным, страшным, а для этого нужно снимать на ходу, и лучше снизу. Я взял хороший стальной лист, проделал в нем две дырки, прикрепил к нашей операторской машине, которая будет ехать впереди колонны, и решил сидеть на этом листе. Таким образом, у меня получится нижняя точка съемки, и машины будут на меня грозно наезжать. Дали команду, двинулись. Через 2 минуты я понял, что сижу на сковородке, поскольку этот самый металлический лист просто раскалился. Но не останавливать же съемку! В общем, я дотерпел до конца. Сняли все. Но то, на чем сидят, было сожжено, в волдырях. Петя это, видимо, оценил и все, что я снял, оставил в картине. Для меня это было главным.

— Начну с того, что все воевавшие, кого я знал, не очень любили рассказывать о войне, вернее, об ужасах войны. Ни мой отец, на долю которого выпала финская, а потом Вторая мировая — от звонка до звонка, ни многие друзья-ВГИКовцы. Почему? Возможно, инстинкт самосохранения, чтобы не переживать всё снова. Зато, если было на войне что смешное, весёлое, рассказывали с удовольствием. Вот один из рассказов Пети: в первые мирные дни в маленьком немецком городке со скромным названием Бург, как известно, по-немецки просто город, гарнизоном была поставлена воинская часть, в которой служил старший лейтенант Тодоровский. И был он, двадцатилетний Петр Тодоровский, назначен комендантом этого города. Необходимо было срочно восстанавливать хлебозавод, решать проблему карточек для населения, чинить водопровод, организовывать восстановление жилья и т. д. Вместе с жизненно важными делами комендант Тодоровский занялся проблемой восстановления городского симфонического оркестра! Видно, вирус творчества уже тогда засел в Пете. В свободное время он осваивал аккордеон, ну а гитара была подчинена ему давно.

— Вполне возможно. Так вот. Режиссерский дебют Тодоровского — фильм «Верность» родился в память о его фронтовом друге Юрии Никитине — сироте, детдомовце, светлом человеке, погибшем от снайперской пули. Юра, кстати, родом был откуда-то из-под Харькова. Эта картина стала своеобразным тихим реквиемом ему и выкошенному войной поколению современников Тодоровского. А ещё, ею он, наконец, решил выполнить завет своего мастера Волчека: попробовать себя в режиссуре. Булат Окуджава написал сценарий…

— Подробностей не знаю, но знаю, что Петя всегда был душой компаний и частенько попадал именно в такие, где собирались люди с гитарами. В одной из них он познакомился с Окуджавой. На картину взял двух молодых операторов, а они оканчивали ВГИК тогда, когда там отменили военную кафедру, и, чуть погодя, ребята были призваны в армию. Петя обратился ко мне: «Вадим, выручай!» Дальше мы работали вместе. Кстати, на картине была такая ситуация: сам Пётр Ефимович в 1943–1944 годах учился в Саратовском военно-пехотном училище, там мы и снимали зимой. По независящим от нас причинам отставали: сняли зиму, поехали в Одессу, проявили, отсмотрели — брак плёнки. Я как оператор в ужасе! Назад — переснимать зимнюю натуру. А зима в Саратове, как назло, кончилась, всё расстаяло! Пришлось делать декорации. Я тогда так переживал… Наверное, если бы был женщиной, сел бы и заплакал.

— Спасибо за добрые слова. А Петя всё-таки был человеком, отягощенным памятью войны. И всё, что он снимал потом, за редким исключением, это война, которая в нём жила. Но она его не ожесточила, как бывало у других фронтовиков, ведь и в жизни у нас встречаются враги, которых ненавидят. А у Пети в мирной жизни, если оказывались враги, он из них умел делать друзей. Да, таким талантом он обладал, и я у него этому учился. Поэтому, слава Богу, как-то прожил жизнь так, что у меня по-настоящему серьезных врагов и не было, хотя в искусстве это дело достаточно типичное… А он был невероятно общительным человеком, с бесконечным юмором, постоянно сочиняющим какие-то смешные тексты, стихи, песни, был не только творцом в кинематографе, он был творцом в жизни и жизнь свою прожил счастливо, что, к сожалению, не каждому дано, он же умел общаться и контактировать со всеми людьми, с какими работал, и получал великолепную отдачу. При этом оставался верен себе.

— Для меня полная загадка. Не знаю, почему это произошло. На ваш вопрос у меня нет ответа. Скажу одно. Он давно стал мастером, известным и любимым, народным артистом, заслуженным деятелем искусств, но больше всего Тодоровский ценил три военных — три ордена.