Разговаривающий на одном языке со Ступкой

– Действительно, за это время Степа Пасечник мой седьмой главный режиссер. При этом именно мой – первый и по сей день любимый – режиссер Беляцкий Александр Григорьевич. А спектакль – «Мельница счастья», несмотря на то, что я там не играл никакой главной роли. Поставил его Петров Владимир Сергеевич. Я в этом спектакле выходил в массовке, но мы так играли – об этом до сих пор не стыдно сказать! – что у меня, да и у всех нас, на то время молодых, кто в нем был занят, полное ощущение того, что мы играли главные роли! Наверное, поэтому сей спектакль мой любимый. Партнеров своих я всех люблю. А друзья… Понимаете, тяжело в нашей профессии иметь друга, как ни странно… Да, тяжело, как мне кажется. Почему? Дело в том, что как бы хорошо к человеку ни относился, все-таки существует у нас желание первенства, если можно так сказать, хочется быть первым, лучшим. В общем, такая профессия актерская, не мужская, какая уж тут крепкая дружба. Честно говоря, не раз над этим задумывался и возможные перспективы обдумывал, но выяснилось, что другого ничего делать не умею. Я ведь пробовал и бизнесом заниматься, и несколько раз ненадолго уходил из театра, но все равно возвращался, потому что хочется нравиться, хочется, чтобы тебе аплодировали, – никуда не деться от этого актеру, что поделаешь?! А на сегодняшний день мой любимый партнер – это, наверное, Майя Струнникова. Если же брать во внимание всю мою театральную жизнь, то много, очень много у меня хороших партнеров.

Что касается непредусмотренных драматургией и режиссурой случаев, то был он, наверное, в известном спектакле «Мына Мазайло». Сначала первая моя роль в нем была отнюдь не Мыны, а комсомольца Микиты Губы. Это был дипломный спектакль курса, которым руководил Александр Григорьевич, он взял и перевел его потом вместе со всем составом в наш театр, спектакль стал репертуарным. Но главные роли на то время играли выпускники, ну а нас попросили подыграть, так мне «попался» Микита Губа. «Та ви що ж, радянськiй владi не вiрите, партiї?!» – кричал я что есть силы в исполнении Микиты. И вот там у нас с Ирой Кобзарь была мизансцена, которую можно назвать и смешной, и неоднозначной. В сцене дискуссии мы все стояли почти в ряд, где предпоследней была Ира, а я за нею. Но я – не просто за нею, я, так сказать, по-мужски сзади нее «пристроился» и со словами про владу и партию сделал в сторону партнерши такой чисто мужской выкрутас, прислонился как бы. Получился секс не секс, а что-то такое, непонятно что, но вроде бы с определенным смыслом, по крайней мере – с явным намеком. Но на дворе же начало 90-х было, и Беляцкий, находясь во время репетиции в зале, как закричит: «Женя! Оставьте это! Оставьте!..» Я ему: «Да не пропустят же это!» А он опять: «Оставьте! Не пропустят, тогда и снимем!..» И, Вы знаете, я так и играл, долго играл и со словами: «Та ви що ж, радянськiй владi не вiрите, партiї?!» с чувством подавался вперед и прилипал к партнерше… Сейчас уже нет этой мизансцены. Не смешно потому что. Ну а раньше это был, конечно, смелый юмор. После я играл Мокию Мазайло, ну а теперь уже самого Мыну Мазайло играю, – вырос.

– Тут не обошлось без ситуации «нет худа без добра» и с моим, так сказать, бенефисным спектаклем «Чичиков и К» история вышла такая. Спектакль этот изначально был как бы самостоятельной работой Эдика Безродного, поэтому приказа о постановке не было, а он сам ходил, вел беседы с актерами и приглашал их к сотрудничеству. Так вначале и пригласили меня на роль Чичикова – от нашего театра и на эту же роль – московского актера Александра Жаркова, чтобы мы играли с ним в очередь. Мы начали репетировать, правда, без Жаркова, а через месяц примерно я попал в аварию… Репетиции сколько могли откладывали, но ждать три месяца, конечно, никто не мог, и Чичикова стал играть Роман Жиров. Выздоровев, я, можно сказать, смирился с этой ситуацией: ну, значит, не суждено. Но я ошибся. Спектакль показали в Германии (шел он тогда час сорок минут), сотрудничества с Жарковым по каким-то причинам не получилось, Рома остался Чичиковым, а мне предложили играть всех остальных помещиков и роль женщины в том числе: Ноздрева, Манилова, Собакевича, Коробочку. Причем спектакль удлинили по времени, сделав его большим, репертуарным, а не только в гастрольном варианте. Так со своей актерской удачей я теперь отслеживаю и по-современному провожу через все круги испытаний гоголевских помещиков. Мы, например, решили, что роль Манилова – это способ испытания любве-обильности человека в самых разных направлениях, проявлениях и ориентации. Роль Собакевича – как способ проявления человеконенавистничества, жестокости, эксплуатации, даже рабовладельчества, которое существует и в наше время. Ноздрев – как показатель пьянства, самодурства и разгульной жизни. Коробочка – как символ злобы, лжи и увлечения всякого рода мистицизмом. В общем, получилось, как нам кажется, интересно. Но это надо видеть.

– Е-есть! К примеру, снимался я в сериале «Девять жизней Нестора Махно», для участия то ли в шестой, то ли в седьмой серии поехал на один съемочный день в Каменец-Подольский. Приехал я туда, меня переодели, загримировали и решили, что снимем все за полдня. Чего это они так решили – не знаю. Снимали на старой фабрике, где не то «Ватра», не то «Прима» выпускалась. Фабрику перекрасили, где-то переделали, в общем, «загримировали» под киношную тюрьму. Вот около нее я должен был каких-то махновцев освобождать.

– Да нет, совершенно бесцветным, но скорее сочувствующим. В этом кино такой яркой принадлежности к какому-либо лагерю у меня не было. В общем, я почему-то весь из себя сочувствующий освободил махновцев, а потом эти же самые махновцы меня то ли побили, то ли перевербовали, в результате чего я и стал махновцем: ну, хоть убей, не помню сейчас уже точно, дело не в этом. Короче говоря, рядом бой идет, изо всех сил «воюют» переодетые курсанты или военного, или пожарного, или милицейского училища и меня тоже поставили в середину этой их коробки, ну как военные по площади ходят. Кругом пальба, мне же нужно было выскочить из середины коробки, пробежать сквозь старинную арку, подбежать к начальнику и рассказать не только о ходе боя, но и как меня побили, а потом сагитировали, – в общем, полный набор слов. Я выскочил, пробежал, рассказал – сняли. Действительно, все получилось быстро. Но не тут-то было. Подошел режиссер и говорит: «Жень, вроде все нормально, но как-то все быстро произошло… Вкуса от сцены не осталось. Давай еще раз попробуем». Сняли еще раз. А тот персонаж, который меня отослал к командиру, сидел на лошади и так рьяно вместе с лошадью отдавал мне приказание, что лошадь перекрыла ракурс и выстроенный кадр испортила. Нужно было заново снимать. А заново не так-то просто: вокруг же бой «шел». Режиссер опять: «Так, массовку строить уже не будем. Снимем крупный план, ты произнесешь свой монолог и, говоря о неприятностях, доставленных тебе войском Махно, в бурную свою речь вставь несколько раз набор букв, похожих на бля…». Ну, об этом меня долго просить не надо, и я развернулся – выбежал из коробки и начал: «Да ты понимаешь… да я… а тут они меня… да что ж это такое!..» – в общем, без мата, хоть и завуалированного, не обошлось. Подошел режиссер и говорит: «Вот! Вот это то, что я хотел». Но следом же за ним подошел и оператор с возражениями: «Нет-нет. Это нехорошо. Почти все слова вполне понятны. Это в кадре нехорошо будет». Режиссер: «Ой, не мешай, все нормально будет. Его же крупный план посреди боя, значит, шум, гам, взрывы, свист пуль – перебьем звук». А, в конце концов, тот, кто смотрел этот фильм и внимательно отследил эпизод, рассказывал мне, что в результате во всем фильме не было столько свиста пуль, сколько в одном этом эпизоде!..

– Да, но там для меня сложилась интересная ситуация в том смысле, что я должен был «сгореть», подожженный. Я этого сам, конечно, не делал, «горел» за меня дублер. Так что интерес сцена вызывала так сугубо визуально: как это специалисты подстраивают, что не манекен, а абсолютно живой, активно двигающийся человек оказывается в луже бензина, корчится и в результате «сгорает». Кроме того, нужно было, конечно, и о двух наборах одинаковых костюмов побеспокоиться. Да что там говорить, я сам с удовольствием смотрел на эту профессиональную работу каскадера, после чего подошел к нему, пожал руку и сказал: «Спасибо, дружище! «Сгорел» я здорово». А снимали мы, помню, на только что открывшейся в то время станции киевского метро «Черниговская».

– Пожалуй, то, что в кадре я был вместе с Золотухиным и Пашутиным.

– Нет, это Немиров был, в Винницкой области.

– Ну, наверное, потому и убедили, что показали якобы зимний Крым. Но в Крыму, наверное, таких больших общественных развалюх, словно только что война закончилась, уже не найти. А удивило и запомнилось мне из этих съемок то, что голос Валерия Сергеевича Золотухина от того, что мы слышим по телевидению и в кино, отличается так!.. То, что я услышал, как говорится, вживую, – это такая голосина! Да еще там горы кругом, он как открыл рот, как начал петь – ой! Не забыть, не наслушаться. Вот это встреча для меня была… Он мне руку подает, приветствуя, а я думаю, кроме того, что рука такого артиста, так ее еще и сам Высоцкий пожимал!..

– Да, это сериал «Ко мне, Мухтар!» Помню, я пришел уже на съемку, ко мне подбегает перепуганная и, я бы даже сказал бледная, ассистент режиссера и с ужасом шепотом спрашивает: «Женя, вы машину водите?!» Я говорю: «Вожу». Она: «Хух! Слава богу, а то я совсем забыла, что в кадре актер должен еще и машину вести». А там в кадре должно было быть так: я веду «Газель», и из нее выпрыгивают ребята. Причем я – главарь, а они – бандиты, мои подчиненные. Сложность для меня состояла в том, что я очень внимательно должен был смотреть в зеркало за тем, чтобы ребята удачно выпрыгнули, чтобы я их случайно не задавил.

– Ой, собака просто замечательная! Настоящая актриса, вернее, актер. Она бросалась на моих как бы подельников, но никого не кусала, то есть имитация кусания была самой что ни на есть жесткой, но не настоящей. Как ее смогли так научить, выдрессировать, не представляю. Первый раз такое вижу, такую настоящую собачью игру с полнейшим перевоплощением: она виртуозно представляла ситуацию, что кусает, давит, душит, терзает, но ничего подобного не было.

– Да, да. А то, что собак было несколько, правда. Но все – умнейшие и артистичные.

– Из украинских – Богдан Сильвестрович Ступка, дай ему бог здоровья. Мы с ним года полтора назад как пересеклись, причем в компании такой, актерской, и с тех пор… И не только как актер, но и как собеседник он произвел на меня впечатление. А еще меня поразил его очень красивый украинский язык. У меня, вроде, тоже неплохо получается, на украинской сцене же играю, но так как говорит он!.. Он меня этим покорил. Мне даже один знакомый артист, наблюдавший за нашей беседой, сказал после: «Такое впечатление, что вы со Ступкой на каком-то своем языке разговариваете». Но это, думаю, не о моей тарабарщине он так сказал, а о том, как нам обоим доставляла удовольствие наша беседа.