Режиссер Вадим Костроменко. Его было слишком мало…

Вадим Васильевич родился 26 сентября 1934 года в Артемовске Донецкой области. С 1952 по 1957 год учился на операторском факультете ВГИКа, в мастерской Б. И. Волчека. Как и среднюю школу, институт окончил с отличием, поэтому имел возможность выбрать будущее место работы. Он и выбрал, безошибочно, Одесскую киностудию. И море — рядом. Плавать, правда, не научился, но посвятил своему делу 60 лет жизни, с 1957 до 2017; снял 26 фильмов, по 13 как оператор и режиссер; дослужился в храме киноискусства до звания «Заслуженный деятель искусств Украины», награжден орденами Трудового Красного знамени, Дружбы народов, «За заслуги» III степени, а Международный институт культуры города Турина присвоил ему звание профессора культурологии. В alma mater молодой дончанин «с изобретательным и представительным Женей Моргуновым пробирался на такие представления», о которых можно было только мечтать; с Ларисой Шепитько бегал на лекции параллельного курса, где читал неповторимый Александр Довженко; самому Виктору Ивченко сказал, что не выбрал при распределении Киев, потому что «мне там плохо… работал я там в одной съемочной группе, чтоб им пусто было!» А дело, между прочим, было так…

НАТАША

«После третьего курса меня направили на практику на Киевскую киностудию — ассистентом оператора в картине «Есть такой парень». Идет подготовительный период, актерские пробы. И все время на съемочной площадке гример Люба — молода, красива, стройна, талантлива. Еще и мастер спорта по художественной гимнастике. Постепенно возникает взаимное притяжение, и вся съемочная группа — ничего ведь не скроешь! — одобрительно относится к нашему начинающемуся роману. И даже первый в моей жизни шеф, оператор-постановщик Сергей Иванович Ревенко, говорит: «Молоток, правильный выбор сделал!» …Снимаем на пробах разных артистов — и заслуженных, и народных. И тут приезжает из Харькова молодая и неопытная дикторша тамошнего телевидения. Но какая! Глаза — небо бездонное! Обаяние и магнетизм — невероятные. Это была Наталья Фатеева. Пока еще волнуется, нервничает — первый раз в кино. По праву ровесника как могу помогаю, и на съемочной площадке, и после съемок… И Люба для меня стала отходить на второй план… «После смены давай в Киево‑Печерскую лавру, в пещеры!» Наташа кивает головой. Ура! Конспирация соблюдена, согласие получено!.. После смены едем к святым местам. В начале пещер, где лежат святые мощи, горит электрическая лампочка. Желающие углубиться дальше покупают свечки. Мы углубляемся. Наконец-то можно уединиться и первый раз поцеловаться. Задуваем свечки и… Вдруг в темноте вспыхивают карманные фонарики — вся съемочная группа тут как тут, ждет нас! Не догадался я, когда шептался с Наташей в кадре, что над ней висел готовый к съемке микрофон, и в тонвагене все слышали! На следующий день я пришел на работу расстроенный, не переставая мысленно прокручивать вчерашнее. И тут обратил внимание, что мой шеф как-то преобразился. Раньше у него были такие же, как и у меня, усы и так же безобразно местами рыжие — прокуренные. А сегодня он пришел в усах благородного черного цвета. — Как это вы, Сергей Иванович? — А мне Любаша покрасила. Эх, и мне бы такие! Прошу Любу, она соглашается: «Зайдешь в гримерку после смены. После смены, в пустой уже гримерной, она тщательно готовит какой-то состав, аккуратно, зубной щеткой, наносит мне на усы, дает салфетку. — Прикройся, посиди полчаса, потом все смоешь. И уходит. Честно жду полчаса, а когда наконец отнимаю от лица салфетку — о ужас! — под носом у себя вижу зеленую-презеленую щетину! Такова была месть за измену…»

«НУ, КОНЕЧНО…»

Со временем подобных историй и баек в творческой копилке Вадима Васильевича прибавилось. Он их даже собрал в небольшой двухтомник и еще три небольшие книжки. Описал легко, ярко, красочно. Знал в этом толк. Ценил и чужое удачное перо… Общался вежливо, искренне интересуясь собеседником. К нему тянулись, некоторые даже липли с расспросами, как репьи… В таком случае он поначалу говаривал: «Я вообще-то человек занятой…», а на реплику «Я понимаю!» отвечал: «Ну, конечно…» Если ему внятно предлагали что-то интересное, касающееся профессии, он внимательно слушал и, как бы одобряя, тоже произносил «Ну, конечно…» И невдомек было, что фраза сия имела столько оттенков, что только по целой гамме чувств, в нее вложенных, становилось возможным с точностью до ноты определить действительную оценку тебя Мастером. При этом он не строил из себя мэтра или статусного актера — хотя безошибочно подбирал их в свои фильмы! — был доброжелателен и немного смешлив. Именно поэтому даже сейчас стараюсь писать не траурно… А нашу газету Вадим Васильевич уважал и среди других выделял, вздыхая, приговаривал: «Парадокс! В Харькове об Одесской киностудии пишут больше, чем в Одессе. Наверное, здешним СМИ не интересно. А может быть, потому что она есть пошла от харьковчан Тимченко и Федецкого. Ну и слава Богу! Спасибо вам, газете и городу… А можно мне в экскурсиях использовать факты из статей «Харьковских известий»?» «Почту за честь! — мямлила я и тут же интересовалась, — а сведениями из Ваших книг разрешите пользоваться?» Ответом была долгожданная, словно чисто спетая музыкальная фраза, слыша которую, весь вышеперечисленный «коллектив авторов» пьянел от удовлетворенного творческого самолюбия — «Ну, конечно!..»

«ЕГО У НАС БЫЛО СЛИШКОМ МАЛО…»

При том, что Вадим Васильевич создал кинокартины, не один десяток лет пользующиеся неизменным успехом на всем постсоветском пространстве, — «Секретный фарватер», «Квартет Гварнери», «Всадники», «Сто первый», «Одиночество», «Шкура белого медведя», «Чертова дюжина», др. — он умел радоваться успехам коллег. «Наш Виллен, — говорил он о Виллене Новаке, — первыми называет свои фильмы, когда его об этом просят журналисты, например, «Гу-га», «Принцесса на бобах», «Дикая любовь», а я обожаю его картину «Вторжение». Не фильм — удовольствие!» Теперь Виллен Захарович говорит о коллеге. В последний раз:

— От нас ушел умный, мудрый, добрый, талантливый человек. Единственное, что еще как-то примиряет нас с этим событием и заставляет не впасть в уныние, это то, что его имя будет навсегда вписано в историю Одесской киностудии и, вообще, в историю кинематографа.

Молодых, пока мало разбирающихся в кинопроизводстве, но старающихся сию науку постичь и сделать как можно больше полезного, будь то новоиспеченный режиссер, делающий первые шаги сценарист или новый директор киностудии, Костроменко тоже не обходил вниманием. Уделял молодежи времени столько, сколько требовалось. Не удивительно, что другом, несмотря на разницу в возрасте, его полагали сразу все — студенты, дипломники, журналисты, всевозможные дебютанты. Теперь им осталось только вспоминать и благодарить своего Учителя, как директор киностудии Андрей Осипов:

— Не знаю, насколько можно считать человека, которого знаешь недолго, своим учителем, но для меня он был действительно учителем в понимании кинопроизводства, потому что для меня это было абсолютно новым делом. «У тебя все получится, ты не переживай, я помогу тебе…» — говорил мне Вадим Васильевич. …За неделю до смерти он пришел на киностудию, и, зная о том, что мы готовимся отметить 80‑летие Высоцкого, под расписку отдал Одесской киностудии шляпу, плащ актера-Высоцкого из кинофильма «Место встречи изменить нельзя», а также все фотографии и документы, связанные с фильмом «Короткие встречи». Знаете, без него бы нам никто этого не дал, он же, скорее всего, хотел успеть выполнить часть своих договоренностей о совместном студийном музее. Когда 1 ноября объявили о том, что Вадим Васильевич умер, я не могу вам передать, насколько это было тяжело даже воспринять, не то что осмыслить, потому что очень близко мы с ним в последнее время общались… Удивляюсь, как некоторые наши сотрудники поговаривали: «А что у нас везде Костроменко — творческий ли вечер, открытие музея, переиздание книги, встреча почетных гостей? Не слишком ли много?» Не знаю, как было до меня, но я считаю, что, к сожалению, его у нас было слишком мало!

Самым-самым из оставшихся, последних могикан, по моему разумению, был его ближайших и обожаемый друг — Марлен Хуциев. Вадим Васильевич говорил о нем с нежностью. С горечью, досадой и даже каким-то безысходным возмущением сказал об уходе друга Марлен Мартынович:

— Вы меня сразили такой новостью! Для меня это личная потеря, очень серьезная. Очень серьезная… Но как же так?! Вадим всегда производил впечатление здорового человека, не жалобщика. Не знаю прямо, если я приеду в Одессу, к кому обращусь. Он был моей последней связующей ниточкой с городом, который невероятно мне дорог. Тяжело, очень тяжело узнать об этом. Я потерял друга. Хочу передать всем, кто с ним общался, кто теперь потрясен этой новостью, как я, слова сочувствия.

А о Станиславе Говорухине маэстро Костроменко рассказывал с нескрываемым восхищением: «Если издалека виднелась статная фигура мужчины, который, «как денди лондонский одет», в облачке не просто дорогого, а изысканного, немыслимо «вкусного» табака, все знали, это Стасик!» Причем говорил так Вадим Васильевич без тени насмешки, непонимания или, не дай Бог, зависти, он говорил так, потому что знал цену своему коллеге и другу как художнику. Ценил отношения с Вадимом Васильевичем и Станислав Сергеевич:

— Я с Вадимом Васильевичем тесно не работал, он как оператор не в одной моей картине не участвовал, но, конечно, мы много общались и скажу, конечно, что он поразительно интересным, деликатным и очень искренним человеком был. Для меня это очень горькая весть. Все, пожалуй… Дело же не в словах, а в самой сути, в чувствах.

«НАПИШИТЕ ФЕЛЬЕТОН!»

К последнему своему дню рождения Вадим Васильевич очень хотел получить письмо, написанное от руки. Вот чтобы обычный конверт, как когда-то за 5 копеек, достать из почтового ящика. Получил. Я точно знаю… Еще в последнее время он с удовольствием читал знакомые стихи — Евгения Евтушенко, Юлии Друниной. А еще хотел прочитать хороший фельетон. Да как-то не случилось… Но тему подбросил. Мы, «коллектив авторов», постараемся воплотить в жизнь идею. Правда, это будет уже другая история. А стихи, вот они, многим, как Вадиму Костроменко, понравятся: