После постановок на малой и главной сценах театра «Прощай, Юда!» и «Антигона из Нью-Йорка», которые отличал камерный актерский ансамбль, в «Картотеке» А. Щитко задействовал уже два десятка актеров (количество их персонажей — еще больше) всех поколений театра. Знаменательно, что такая налаженная работа театра с «польской стороной» в очередной раз спровоцировала рождение актуального перевода пьесы — в данном случае Т. Ружевича — на украинский язык (автор перевода Василь Саган).
Программный классик польского театра XX века Тадеуш Ружевич дебютировал как драматург в 1960 году. Кризис послевоенной Польши отразился на всем его творчестве — в нем он разрабатывал такую близкую нам по произведениям А. Чехова проблему декоммуникации людей в обществе. «Картотека» — первая из двух десятков пьес драматурга. К слову, умер классик совсем недавно, в 2014 году, на 93-м году жизни.
Спектакль «Картотека» привлекает внимание лаконичностью, экономностью и культурой постановочных приемов, слаженностью всех компонентов сценического решения (атмосферная, достраивающая психологию героя или же момента музыка Геннадия Фролова, костюмы Алины Горбуновой, световая партитура заслуженного работника культуры Украины Владимира Минакова). А. Щитко традиционно для себя сделал акцент на психологической игре актеров — в этом-то, по его мнению, и заключена работа режиссера. Единственный фрагмент спектакля, в котором режиссер нарушил заданную целостность, — это, увы, финал. Что приводит в досадное недоумение и сопоставимо с ложкой дегтя в бочке меда. Сценография Татьяны Савиной не претендует на главенство в постановке «Картотека», она лишь корректно и достаточно атмосферно вторит цитируемой в начале спектакля записанным на фонограмму голосом ремарке Ружевича. Постоянно открытые напротив друг друга двери создают настроение «сквозняка» нынешнего и минувших «измерений», а также времен жизни главного героя. Стол, стулья, этажерка, кровать… вот и вся меблировка обычной комнаты заурядного героя, которого, к слову сказать, по ходу действия спектакля все персонажи из его прошлого называют как кому не лень: кто Юрком, кто Вацлавом, кто Генриком… Такой авторской ремарке под стать был бы выбор актера усредненных фактурных и темпераментных данных, со «стертым» голосом — одним словом, «никакого». Однако режиссер парадоксально узнал лидера ансамбля в актере героической данности Валерии Брилеве. Не знаю, видел ли А. Щитко спектакли С. Пасечника по С. Мрожеку «Танго» и по М. МакДонаху «Королева красоты», а вот зрители знают, что именно в этих работах Брилев уже раскрылся на грани героики и трагикомизма. В «Картотеке» актеру достался персонаж особого в его карьере масштаба — стержневой, психоаналитический образ постановки. Брилев не «засушивает» своего Героя интеллектуальными польскими головоломками, он играет его так, как чувствует сердцем.
Единственный позитивный в спектакле герой, своего рода «толстовский человек» — Дядя в исполнении народного артиста Украины Петра Рачинского. Исчерпывающе просто и по-актерски заразительно проживает Рачинский краткую сценическую жизнь своего персонажа. С В. Брилевым у него уже в первой сцене устанавливается вызывающий полное доверие партнерский контакт. Между героями присутствует незримое родство. Ведь если речь и жесты Дяди неторопливы, основательны, утомлены и напитаны здоровой работой на природе, то и племянник нимало не уступает его моральным качествам — раз способен их оценить! И как дорисовывает оскорбленную обществом человечность Героя его рывок — напоить оставшейся в тазу после омовения дядей ног «очищающей» водой заискивающего приспособленца (в этюдно точном исполнении Андрея Бориса). Такому как он, лакею, испить воды после трудового человека будет профилактически полезным!
Написанная в период «сексуальной революции» пьеса, естественным образом, лакмусом жизненной позиции Героя делает его отношения с женщинами. Но размышляя над проблемой аутентичности польской драмы в постановке режиссера-поляка на украинской сцене, поставлю ее целостность под сомнение. Ведь наши актеры, как и украинский зритель спектакля, польский материал вовсю осваивают и присваивают. Эстетику гротесково-карикатурного, иногда до абсурдности, театра, который любят в Польше, в украинской «Картотеке» несут только две стервозные «озабоченные» Дамы (в графически точном исполнении Татьяны Петровской и Натальи Головиной), да условный «хор» старейшин (трагикомическое трио в исполнении заслуженных артистов Украины Гарри Чумаченко, Евгения Плаксина и актера Александра Тартышникова). В остальном ансамбле прослеживается ментальная «транскрипция». Скажем, если у Ружевича Герой обличает, дерзит морали, эпатирует деградацией личности, то в исполнении В. Брилева он вызывает сопричастность страданию, биению мысли, становится полностью понятным в своей целостной жизненной позиции. То же — с исполнителями небольших ролей и эпизодов в задуманном А. Щитко спектакле-коллаже. Нет-нет и прорастет большая человеческая тема в этих статистических зарисовках типажей. Так проросли «породистость», достоинство и личностная целостность в героине Людмилы Захарчук — жене Героя. Ожидание ею мужа после его побега из дома «на минутку, за сигаретами» растянулось на годы. И вот она предстала перед беглецом, отыскав его в новой жизни. Царственная, полная жизнеутверждающей силы, в вечернем платье, с таким понятным женским интересом к мужу, в сочетании с пренебрежением и неоднозначным сожалением: «Ну как, купил тогда сигареты? И это все, что ты можешь мне теперь сказать?» Жизненный характер напополам с театральной остротой воплотила в образе Толстой женщины Ирина Кобзарь. Вопреки вульгарному наименованию в программке героиня Кобзарь не отталкивает, а привлекает. Она сродни тем феллиниевским музам плодородной Италии, которыми полны автобиографические фильмы маэстро Федерико. Яркая, манкая и при этом типично трагикомическая героиня И. Кобзарь способна не только рассмешить, но и спровоцировать сочувствие зрителей недовысказанностью всего человеческого потенциала своего персонажа. Как раз такой подход «гротесковой человечности» невероятно идет к польской драматургии. Запутанность Героя в сетях жизни передают также его отношения с Секретаршей. После войны он стал исполнительным руководителем варьете, мишура и пустота земных развлечений которого вполне отражает проблему его внутренней дисгармонии. Именно в этих обстоятельствах созданный Ириной Роженко образ воспринимается художественно ценно и неоднозначно. Секретарша, как может, спасает выжженную войной душу Героя, подстраховывает его в моменты апатии во всех рабочих делах. А монолог Ирины Роженко и мизансцена в кровати с яблоком рождает ощущение материнской мудрости и всетерпения новоявленной Евы в присутствии такого несамостоятельного спящего Адама.
Пытливо вглядываясь не в хорошенькие лица и идеальные пропорции — а в души поколения «детей» Герой проводит неутешительное статистическое исследование: если в молодой женщине (в исполнении Елены Олар) он хотя бы находит робкий душевный отклик-сочувствие, то в восемнадцатилетней моднице (актриса Дарья Новикова) уже нет и тени человеческой толерантности — сплошная себялюбивая амбиция.
«Картотека» явно заряжена импульсом отрицания Ружевичем спасительной функции общественного мнения и даже института семьи. Родители героя в исполнении народной артистки Украины Людмилы Платоновой и заслуженного артиста Украины Юрия Евсюкова надоедают ему своими опекой и морализаторством. Юрий Евсюков создал образ одновременно элегантного и энергичного представителя среднего класса. Патриархальная старомодность Отца воспринимается как смысловая оппозиция вольнодумцу Герою (давно не приходилось видеть на малой сцене театра такой добротной работы гримеров-пастижеров — вплоть до неузнаваемости актера Ю. Евсюкова!). Для слабодухой, не от мира сего, героини Л. Платоновой сын так и остался мальчиком, который, играя на солнышке, «запачкал ручки, трусики и шортики». Инфантильная мама так и не заметила, что с тех пор ее сынуля уже куда страшнее «запачкался» кровью в войне, которая сломала всю его судьбу. И потому сегодня болен «военным синдромом», зарываясь в подушки, чтоб не слышать фантомных звуков летящих бомбардировщиков. Впрочем, время действия спектакля разорвано, драматургом и режиссером нам явлен коллаж из воспоминаний героя о прошлом и вопросов его нынешнего бытия. Потому, может быть, мать и отец — это всего лишь тени детских воспоминаний мужчины?
Удивительно, что в «Картотеке» не досталось на орехи представителям католической церкви. Впрочем, профессуре досталось… В исполнении П. Рачинского Учитель, которому герой, нагло блефуя, сдает экзамен на атестат зрелости — молодящийся, самоуверенный взяточник, относящийся к славной истории Польши как к доходной лавке. Очевидно, личную неприязнь испытывал Т. Ружевич и к журналистам — их в спектакле вдвое больше. Тот же Ю. Евсюков играет типичного циника-папарацци (сцена визита спозаранку его персонажа к Герою разыграна Ю. Евсюковым и В. Брилевым с типичино польским изяществом и остроумием). Героиня Татьяны Турки призвана режиссером продемонстрировать продажность журналистики. Вот только, поскольку Ружевич именно этим персонажем прописал финал пьесы, по-режиссерски и актерски донести эту мысль можно было и не так лобово? Заявленный тонкий жанр трагикомедии превращается в плакат и памфлет.
Финал спектакля открыт: единственное, чем остается заниматься Герою в продажном и ханжеском обществе, где дети не чтят подвигов своих отцов, пресса и школа торгуют славным прошлым нации, а оценщики (сумрачные «слуги процениума» в исполнении Дмитрия Чернявского и Андрея Борисенко) уже при жизни снимают мерки кубатуры комнаты, а заодно и самого Героя — так это умножать «карточки» в картотеке своих земных наслаждений. Мысль драматурга ясна, но сценически освещенная красным фильтром оргия и взметнувшееся над кроватью, словно штандарт, красное покрывало уводят в плоскость нетипичных вообще-то для Щитко броских режиссерских эффектов, в то время как психологический «крупный план» принятого Героем решения отодвигается от зрителя в недостижимую для глаз и сердца глубину.
Спектакли А. Щитко по классической польской драматургии второй половины минувшего столетия привлекают своей зловещей актуальностью в современной Украине. Если «Антигона в Нью-Йорке» Я. Гловацкого перекликается с нашей реальностью проблемой беженцев, то «Картотека» Т. Ружевича, явившаяся откликом на поствоенный синдром поляков, нам теперь опять, увы, близка и понятна.