Более 800 жителей Холодногорского района участвовали в ликвидации аварии на ЧАЭС

Сразу после аварии в стране была объявлена мобилизация, — рассказывает ликвидатор аварии на ЧАЭС, председатель общественной организации «Союз Чернобыль» Холодногорского района Игорь Кичко. — Военкоматы отправляли повестки запасникам второй категории. Забирали мужчин старше 35 лет, у которых было двое детей. На предприятиях шел свой призыв — добровольцев.

В год, когда произошла авария, в семье Игоря Кичко родился сын, дочери исполнилось два годика. Жили обычными хлопотами молодой семьи, когда в сентябре 1986 г. пришла повестка. Игорь сразу же пошел к военкому, чем несказанно удивил начальника отдела мобилизации. Тогда мужчину не призвали. «Сказали, иди, мол, домой, справимся пока без тебя, — уточняет Игорь Кичко. — Но я-то понимал, что это просто отсрочка. В начале июня 1987 года меня снова вызвали в военкомат и сообщили, что срочно надо выезжать в 25-ю бригаду химической защиты в / ч 15731, которая комплектовалась в основном харьковчанами, на должность секретаря комитета комсомола 2 БСО ХЗ (батальон санитарной обработки химической защиты). Секретарь, которого я должен был сменить, на станцию ездить уже не мог, так как набрал максимально допустимую дозу». Мобилизованному Кичко выписали проездные документы и отправили на сборный пункт в г. Белая Церковь, где заканчивалось комплектование новыми кадрами колонны новобранцев. Несколько суток пришлось пожить в бараках, пока дожидались отправки в бригаду, которая размещалась около села Ораное, в нескольких километрах от зоны. До места дислокации колонна из 15 больших «Уралов» двигалась в окружении гаишников со скоростью не менее 90 км / час больше двух часов. Чтобы не вылететь из кузова, людям приходилось изо всех сил цепляться руками за деревянные лавки.

— Странная штука память, вот зачем, кажется, помнить все эти подробности, — удивляется Игорь Кичко, — а перед глазами и сейчас четко стоит лагерь наш из брезентовых палаток для рядового состава и офицерских фанерных домиков, помещения штаба, магазина, летней площадки для собраний, столовой-шатра, склада и бани. До 30-километровой зоны было несколько километров, до взорвавшегося реактора — менее 35.

В командировке у Игоря Кичко было несколько обязанностей: в лагере он занимался комсомольской работой — выпуск стенгазет с чествованием отличившихся, поздравления именинников, разбор полетов с отстающими или проштрафившимися, проведение комсомольских собраний; на Чернобыльской станции выполнял обязанности командира взвода «дезактиваторщиков». Основной, конечно, была работа на станции. Командир взвода Кичко получал задания, знакомился с картой радиационного заражения объекта, выдавал задания для каждого «ликвидатора», следил за обеспечением средствами защиты (респираторы, перчатки, очки), средствами дезактивации, контролировал проведение работ.

— Иногда для доходчивости я практиковал личный пример в сложном месте либо при освоении новых способов очистки, — вспоминает Игорь Кичко. — У меня были практически ежедневные выезды на станцию (из 56 дней — 47 выездов на ЧАЭС). Я старался показывать личный пример: чтобы «бойцы» не говорили, что я «прячусь за спины ребят». Вообще, с ребятами из бригады мне повезло. Нарушителей дисциплины было мало, пьянки не помню ни одной. Тогда мы в принципе и не знали, что красное вино в тех условиях, в которых мы работали, нам было бы только на пользу. Да и взять неоткуда было. Посылки на предмет спиртного проверялись, увольнительных не было даже у офицеров. Помню, раза два мне присылали с «большой земли» посылки: сало, таранку, фрукты, мед. Это был праздник для всего младшего офицерского состава.

Распорядок дня у дезактиваторщиков приблизительно был такой: 5.00 — подъем, завтрак, построение и получение задания, выезд на станцию, на первом ПУСО (пункт санитарной обработки) первое переодевание и пересадка в «грязные» грузовики (т. е. зараженные).

8.00 — приезд на станцию, переодевание в «одноразовое» нижнее белье, получение более подробного задания, получение данных о радиационной обстановке на объекте, который требовалось дезактивировать. 6-часовая работа. Снова переодевание, отъезд, ПУСО.

16.00 — прибытие на базу. Обед. Работа с молодежью. Ужин. Собрания, стенгазета с подведением итогов социалистического соревнования, подготовка номеров самодеятельности.

22.00 — подведение итогов прошедшего дня, обсуждение планов работ на следующий день.

00.30–1.00 — отбой.

— В основном мы очищали помещения машинного и других залов 3‑го энергоблока ЧАЭС, — рассказывает Игорь Кичко. — Технология простейшая: брали ведро со специальным моющим раствором, ветошь и несколько раз смывали пыль со стен, опор и пола. Подробностей о радиации, о степени опасности тогда никто точно не знал. Часто приходилось «гонять» солдат и сержантов за курение в зараженной зоне: мало того, что боец при курении снимает «лепесток» — минимальное средство защиты, но к тому же при курении радиоактивные частицы раскалялись в сигарете и наносили гораздо больший вред организму, в первую очередь гортани, легким и желудку. В течение смены приходилось несколько раз менять «лепестки». А иногда, когда респираторы «не подвезли» (что было нечасто), приходилось работать вообще без средств защиты. Особенно я переживал, если в такие дни «вздыхал саркофаг»: сразу чувствовалась сухость во рту, слабость, тошнота и головокружение. Хотя и говорят, что «радиация не имеет запаха», описанные ощущения всегда отмечались ликвидаторами в дни таких выбросов. 7–8 июля по заданию мы должны были очистить крышу машинного зала 3‑го энергоблока ЧАЭС. Было нас всего 10 человек добровольцев, я руководил работами. Днем сильно пекло, поэтому, чтобы меньше облучиться, решили работать ночью. Необходимо было заменить мягкую кровлю (которая уже сильно «светила», т. е. излучала радиацию) на новую. Задачу мы выполнили успешно. За это впоследствии я был награжден Почетным знаком «Воинская доблесть». Трагична оказалась судьба нашего парторга Николая Тюкова: ему было поручено собрать бригаду добровольцев для очистки от радиоактивной пыли металлических ферм под потолком машинного зала. Уровень радиации там никто не замерял. После аварии их никто не мыл… Высота, на которой приходилось работать ведрами и тряпкой, 20–25 м. Пообещали ускоренное увольнение и представление к правительственным наградам. Набралось 6 добровольцев. Я тогда не пошел: во-первых, дома было двое малышей, во-вторых, мне «хватило» радиации, полученной на крыше. Тогда личный пример нашему парторгу стоил жизни: через 3–4 года он начал болеть, и через 8 лет его не стало.

Одной из важнейших проблем ликвидаторов был правильный и реальный учет полученной радиации. Первый год после катастрофы максимально допустимым было получение 25 бэр (тогда рентген / час), в первые 3 месяца их набирали за 10–20 дней. Через несколько месяцев была «установка» растягивать командировку на 45 суток.

— В 1987 году уже начала сказываться нехватка ликвидаторов. К моему приезду был негласно установлен срок участия в ликвидации около 2 месяцев и официальный максимум облучения 10 бэр, — отмечает Игорь Кичко. — Поэтому практиковалась «подтасовка» полученных доз. Например, так называемый «фон» в лагере учитывался как 0,015 бэра, обыкновенный выезд на 3-й энергоблок — от 0,1 до 0,3 бэра, крышу мне учли как 0,4 бэра (хотя «грязных» участков там было предостаточно). Фактического учета зараженности местности никто не вел, картами радиационной зараженности я не располагал. Все на словах: «Сюда — ходи, туда — стой!» Приборы учета были только в виде «карандашей», но их показания никто не учитывал, да и ежедневную перезарядку не делали. Поэтому проверить, не «хватил» ли ты где-нибудь точечный источник излучения (например, графитовую крошку из реактора, не убранную после аварии железяку и т. п.), было невозможно. А «светиться» там могла любая ферма, арматура, булыжник или участок чернозема.

Как показало время, сегодняшнее состояние здоровья ликвидаторов определялось многими факторами: полученное облучение, предрасположенность организма, своевременное лечение, моральное состояние (надо всегда стараться быть оптимистом), а для кого-то и элементарное везение. Например, мне повезло, что в день моего отъезда приехал академик из Москвы с каким-то новым средством для щитовидной железы. Я согласился быть «подопытным кроликом». Думаю, поэтому щитовидка мне почти не доставляет беспокойства. Вообще, о состоянии здоровья говорить не хочу, проблем хватает. Думаю, главный лозунг ныне здравствующих ликвидаторов — «БУДЕМ ЖИТЬ, РЕБЯТА»! Ну и, конечно, для нас — ликвидаторов аварии на ЧАЭС — важно уважение нашего труда и память об ушедших от нас братьев и сестер, которые защитили всех нас. Страну и землю. Чтобы помнили всех, кто не подвел и не дрогнул…

---

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ