Памяти невынутый осколок…

— Противопоставить? Тот, кто так говорит, может быть даже не безумен, а необразован, глуп и подл. Я же об оккупации Харькова и области просто постараюсь рассказать столько, сколько поместится на газетной странице. И кто чуток душой, услышит меня.

Вторая оккупация была гораздо опасней и драматичней. В 1942 году, как известно, советское командование предприняло попытку освобождения Харькова. Попытка, к несчастью, для очень многих оказалась трагически неудачной. Несколько соединений Красной Армии попали в окружение. Многие погибли, очень многие попали в плен. Наверное, некоторые попавшие в окружение советские части формировались в среднеазиатских республиках. Среди военнопленных преобладали жители этих республик. Многие почти не знали русский язык. После их пленения я наблюдал трагическую картину: большая колонна пленных, которую гнали, именно гнали, четверо пожилых немцев. Вооружены они были карабинами «за спину». Каждый держал в руке здоровенный дрын, которым он наводил порядок в колонне. Я и раньше обращал внимание на то, что солдат, попав в плен, сразу теряет воинский облик. Это объяснялось жестоким обращением немцев с советскими военнопленными. Ведь наш «любимый великий вождь» считал всех плененных красноармейцев изменниками, поэтому Советский Союз не подписал Женевскую конвенцию. И вот на дороге показался немецкий танк, догоняющий колонну. В его открытых люках стояли танкисты в черных комбинезонах. Конвоиры начали орать на пленных, требуя освободить дорогу танку, но бедные люди не понимали, чего от них хотят. Тогда конвоиры стали лупить палками пленных по чему попало. Их палки гуляли по спинам и головам, а люди шарахались от ударов, сталкивались, скользили и падали в грязь. Я боялся, что немцы начнут стрелять. Но они даже не взяли оружие в руки. Обошлись криком и палками. Колонна сгрудилась на обочине. Танк проследовал мимо сбившейся в кучу толпы пленных под громкий смех веселых танкистов. Много позже я узнал, что в этом авантюрном наступлении погибли и были пленены сотни тысяч советских солдат и офицеров, несколько генералов.

— Нет. Нарисую, так сказать, вам только две картины из того, что сам видел.

Картина первая. Пресечение подразделениями Waffen SS попытки бегства румынских частей. Румыны бежали со стороны Замостья (от ж / д станции Змиев) по дамбе к городу, многие без оружия. В толпе бегущих было несколько повозок. Ездовые нахлестывали лошадей, пытаясь вырваться вперед. Но толпа была столь плотной, что им это не удавалось. В конце дамбы стоял эсэсовский заслон — крупнокалиберный пулемет на треноге и несколько автоматчиков. Румыны с криками приблизились к немцам. Остановились. Задние напирали. Поднялся крик. Вдруг какой-то смельчак бросился вперед, но немцы не стреляли. Только один автоматчик вышел вперед и ударил смельчака в скулу. Тот перелетел через перила. Со вторым и третьим случилось то же самое. Румыны развернулись и с теми же воплями побежали обратно. Все обошлось без единого выстрела.

Картина вторая. После разгрома войск союзников на Миус-фронте через Змиев в беспорядке отступали итальянские части. Итальянцы и ранее воевали с большой неохотой. Многие об этом говорили открыто.

— Да, они шли, как говорили, домой в Италию. А в отместку за «измену» немцы сняли итальянские части со всех видов довольствия, запретив грабежи населения под страхом смертной казни. Итальянцы шли через город отдельными группами. На немногих машинах гроздьями висели солдаты, много раненых. Мулы были запряжены в санки. В Змиеве же в то время стояли подразделения элитных эсэсовских дивизий «Мертвая голова» и лейбштандарта «Адольф Гитлер». Я видел расправу немцев над итальянским солдатом. Он заскочил по дороге в одну хату и схватил, как впоследствии выяснилось, кусок сала. Хозяйка подняла страшный крик, выбежав на улицу следом за итальянцем. Крики бабки привлекли внимание патрульных. Один из них схватил низкорослого итальянца за шиворот, оттащил к забору и пристрелил из пистолета. При этом поток итальянцев ни на секунду не замедлил движения, будто ничего не случилось. Бабка с перекошенным от ужаса лицом застыла на месте. А немец, спокойно положив сало в свою сумку, отошел к товарищам.

Еще скажу, что вторая оккупация отличалась от первой близостью фронта со всеми вытекающими из этого «прелестями». Например, начались, было, практически без войны дни. Никаких эксцессов в городе. Порядок обеспечивали бойцы отряда самообороны. 5 марта к вечеру на нашей улице появились квартирьеры-кавалеристы. Ночью здесь должна была разместиться конная часть. Но по какой-то причине часть не пришла, военных, вообще, практически не было. Однако, нужно думать, что оставались немецкие разведчики, а о предполагаемом приходе наших войск знали все. Рано утром 6 марта мы проснулись от грохота близких разрывов, выбежали во двор. На небольшой высоте на бомбежку заходили 17 двухмоторных бомбардировщиков «Юнкерс-88»: они бомбили район предполагаемого расквартирования советских войск, т. е. нашу улицу. Только успели сделать три захода, как в небе появились 4 советских тупоносых истребителя. Началась боевая круговерть. В течение нескольких минут 4 немецких бомбардировщика задымили и пошли к земле, остальные бросились наутек. Воздушный бой не прекращался, и эти три захода дорого обошлись нашей улице. Не уцелело ни одного дома.

А когда фронт установился по Донцу, и у нас были немцы, уже советская артиллерия вела методический огонь по ближним немецким позициям, т. е. опять-таки по нашему околотку. Как-то рано утром я вышел на порог дома и вдруг рядом так грохнуло, что меня отбросило к стене волной горячего воздуха. Из канавы на краю сада шел густой пар. Когда я оклемался, понял, что в трех метрах от меня упал 152‑миллиметровый гаубичный снаряд (утверждаю это, поскольку впоследствии стал артиллеристом-профессионалом), но он не взорвался, а если бы взрыватель сработал, от меня остались бы лишь воспоминания. Да и жизнь всех остальных была под большим вопросом.

Но не все случаи обстрела кончались столь благополучно. Соседская девушка шла от уличного колодца с ведрами на коромысле. Рядом упал очередной снаряд, ее изрешетило осколками. Так невдалеке от колодца появилась новая могилка.

Но вскоре на фронте начались неурядицы. Продвижение затормозилось, затем захлебнулось окончательно. Немцы подтянули резервы. Началось немецкое контрнаступление. Я помогал маме в госпитале. Раненых везли беспрерывно, машинами и подводами. Мама работала на приеме «ранбольных», она сортировала раненых, оказывала первую помощь. Я отбирал документы и боеприпасы из карманов, помогал снимать повязки. Поражали грязь и катастрофическое количество откормленных вшей. Ими буквально кишели грязные, окровавленные бинты. Медикаментов не хватало, поэтому грязные бинты шли в стирку и пропарку для повторного использования. В первое время у меня вызывало недоумение довольно большое количество каких-то «карандашей», изымаемых из карманов и вещмешков. Но я не пытался их исследовать, что спасло в конечном счете мои руки, и не только. Военные разъяснили, что это не «карандаши», а запалы от гранат.

А медсанбат был переполнен. Эвакуация раненых задерживалась: не хватало транспорта. Немцы же все напирали, и количество раненых увеличивалось с каждым днем. Приходилось некоторых распределять по частным домам.

…Да, второй приход немецких оккупантов в Змиев, городок, где мы тогда жили, длился всего несколько месяцев, но характерен он был жестокими расправами над партизанами и подпольщиками. Наша семья опять решила эвакуироваться. Брели проселочными дорогами в жаре и пыли, вперемешку с немецкими частями, двигавшимися в противоположных направлениях, ежеминутно ожидая советской авиации. Ночевали в селах, встречавшихся по пути. Запомнилась жуткая трагедия одного из них — небольшого села Винныки Красноградского района.

Когда мы вошли в село, нас поразило почти полное безлюдье. Через некоторое время к нам подошли немногие жители, мы побеседовали с очень молодой, но совершенно седой женщиной, от нее узнали о страшной судьбе этого села. За предполагаемую связь с партизанами немецкие каратели уничтожили подавляющее большинство жителей. Женщина рассказала, как проходила экзекуция. На рассвете село было окружено карателями. Немцы врывались в дома, выгоняли жителей во двор и расстреливали из автоматов всех подряд, независимо от пола и возраста. Уцелели лишь отсутствующие и счастливцы, сумевшие спрятаться. По какой-то причине собак у немцев не было. Нашу собеседницу спас один из карателей. Он первым ворвался в хату и увидел идиллическую картину — юная мать кормила грудью младенца. То ли он что-то вспомнил из своей жизни, то ли что-то еще, но он затолкал плачущую, испуганную и растерянную женщину в русскую печь и закрыл заслонкой. Вошедшие вслед за ним солдаты больше никого не искали. Ему поверили на слово. Тем более, что мать нашей собеседницы и ее младший брат уже лежали мертвыми во дворе, а женщина долгое время простояла в дымаре, прижимая к груди ребенка. Когда стихли автоматные очереди и прошумели моторы отъезжавших машин, она вылезла из печи с мертвым сыном на руках. Молодая мать так боялась крика своего ребенка, что невольно лишила его жизни. Позже в братской могиле в центре села уцелевшими односельчанами были похоронены жертвы расправы. Фамилий и имен на табличке нет. Указано только число погибших, насколько я помню — 158 человек. А строений немцы по какой-то причине не уничтожили.

Далее мы опять брели пешком. Странно, но советских самолетов мы в непосредственной близости не видели. Часто встречали следы прокатившихся здесь боев: разрушенные окопы вдоль дороги, разбитые оружие и машины. Пришлось один раз похоронить труп красноармейца в серой шинели, лежавший в кювете. Документов при нем не было. Похоронили его в снарядной воронке близ дороги. Так еще одна безвестная, ничем не отмеченная могила осталась в поле.

…Изъездив, исходив и исползав изрядную часть Харьковской области, в освобожденный Харьков мы возвращались армейскими машинами, пустыми товарняками, чем придется. А железнодорожная колея восстанавливалась на скорую руку, доехать можно было только до станции Основа, где все железнодорожные постройки оказались разбиты или сожжены. Пути же восстанавливались железнодорожными войсками и населением, но до харьковских вокзалов поезда еще не ходили, а все мосты на подступах к городу были взорваны немцами при отступлении. Однако военная жизнь в городе кипела. Вокруг было много военных, всюду сновали машины и подводы. Только гражданского населения в наконец-то победившей первой столице почти не было видно.