В журналистике есть такая практика: иногда с главным героем публикации репортер встречается «не под запись», только для того, чтобы тот объяснил свои действия, не давая интервью. Березовский не встречался ни с кем из журналистов с момента решения суда по его иску к Роману Абрамовича. Он сменил телефон, не отвечал на письма, не давал интервью. До вечера пятницы, 22 марта.
«Информация о нашей встрече и это интервью, которое почти наверняка стало последним в его жизни, не должно было быть опубликовано. Я пообещал это Борису Березовскому. Живому. Когда видел его вчера. Теперь ситуация изменилась, я чувствую себя обязанным рассказать о встрече, которая была одной из последних в его жизни», – говорит корреспондент.
Встреча должна была состояться за день до этого, но Березовский перезвонил, извинился и сказал что приболел. «Простуду подхватил» – сказал он еле слышным голосом. Но уже на следующий день днем он перезвонил и предложил подъехать. В ресторане при отеле Four Seasons было шумно. Играл рояль, рядом вели переговоры арабские предприниматели.
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, хорошо. А что вы спрашиваете? – немного нервно переспросил Березовский.
Выглядел он неважно. Потертая черная водолазка, повязанный наспех черный шарф, пиджак. Березовский смотрел испытывающе, исподлобья. Ему было важно, чтобы я отключил все средства записи, чтобы это был простой разговор, а не интервью. Я пытался с ним говорить о бизнесе, но быстро понял – бизнес давно перестал быть темой интересов Березовского.
– Не я управлял бизнесом. Когда деньги за ОРТ и «Сибнефть» пришли, я отдал Бадри (Бадри Патаркацишвили – ред.), полностью передоверил ему управление своими финансами. На политические проекты я брал столько, сколько мне было нужно, остальным занимался он.
– То есть, вас Бадри практически подставил?
– Я всегда плохо разбирался в людях, в их человеческих качествах. Я всегда оценивал их ум, смелость, но заблуждался я и в случае с Бадри.
– Но это же один из ваших самых близких друзей…
Я и сегодня его оцениваю как друга. Но ни с Абрамовичем (Романом Абрамовичем – ред.), ни с Бадри я не позаботился оформить договоренности документально.
– А как же процедура бизнес-развода, которую вы запустили еще до ухода из жизни Бадри?
– После того, как повысились политические риски, мы с Бадри решили объявить публично о разводе. Что мы начинаем процедуру развода. Это было, как защита против атаки на наши активы. Развод никогда не был реальным. Мои отношения с ним никогда не были как отношения настоящих партнеров. Партнеры должны были позаботиться об экстремальных случаях.
Березовский сделал паузу и слабо улыбнулся: «Я не ожидал, что Бадри умрет раньше меня».
– Вы скучаете по России?
– Вернуться в Россию… Ничего я больше так не хочу, как вернуться Россию. Когда даже завели уголовное дело, я хотел вернуться в Россию. Даже кода завели уголовное дело! Только по совету Елены Боннер остался. Главное, что я недооценил, – что мне настолько дорога Россия, что я не могу быть эмигрантом. Я изменил многие свои оценки. В том числе самого себя. Что касается того, что есть такое Россия и что есть Запад. Я абсолютно идеалистически представлял возможность построение демократической России. И идеалистически представлял, что такое демократия в центре Европы. Недооценил инертность России и сильно переоценил Запад. И это происходило постепенно. Поменял свое представление о пути России… Я не должен был уезжать из России…
– Если бы вы остались в России вы бы сейчас сидели в тюрьме. Вы этого хотите?
– Сейчас, оглядываясь на то, как я прожил эти годы в Лондоне…
Березовский медленно посмотрел перед собой, потом прижал руку к груди – она у него тряслась. Он повернулся ко мне и долго смотрел в глаза. Наконец сказал: «У мне нет сейчас ответа на этот вопрос… Ходорковский… сохранил себя».
Тут Березовский посмотрел под ноги, потом быстро кинул взгляд на меня и стал говорить быстро, как будто оправдываясь: «Это не значит, что я потерял себя. Но я пережил гораздо больше переоценок, разочарований. Ходорковский все же меньше. Я… потерял смысл».
– Жизни?
– Смысл жизни. Я не хочу сейчас заниматься политикой.
– А что же делать?
– Я не знаю, что мне делать. Мне 67 лет. И я не знаю, что мне дальше делать.
Березовский долго-долго смотрит в глаза. После этого некогда самый могущественный бизнесмен и политик и России говорит, что хочет вернуться в науку и был бы счастлив в России заняться ею, ведь когда-то он носил звание действительного члена Российской академии наук. Однако когда я предложил подробно поговорить о науке, Березовский явно не горел желанием. Похоже, он сам не верил ни в возвращение на родину, ни в науку.
Стараясь ободрить, обещаю, что в следующий раз встречусь с ним в Москве… в Академии наук. На что Березовский мрачно усмехается: «Хорошее уточнение».