Устами правнука глаголет…

— Сергей Николаевич, — обращаюсь к ученому, — почему вы носите другую фамилию?

— Моя бабушка — одна из трех дочерей Циолковского. Первая из них умерла, вторая вообще замуж не выходила, а мы вот пошли от Марии, по ее линии. У нее тоже была дочка, которая так же, как и я, является внучкой Циолковского, и имя ее было тоже Мария, Мария Вениаминовна — это моя мама. Она поменяла свою фамилию сначала на Костину, а потом на Самбурову… Я не одно десятилетие работаю в отряде космонавтов, и мне все говорят: «Ну смени ты фамилию! Смени!» А я в ответ: «Нет, ну нет! Ну неудобно: кто он, мой прадед, и кто я?!»

— Ах вот как… А кем тогда стали его дочки? То есть я понимаю, что выбор у них был невелик, но, тем не менее.

— Дочки учителями были. Мама тоже у меня учитель, она окончила филфак МГУ, но у нее такая идея всегда была, чтобы вернуться домой, в Калугу, и преподавать именно там. И она действительно всю жизнь преподавала там русский язык и литературу.

— А сейчас у вас живет кто-нибудь из близких в Калуге?

— Ой, у меня там живет!.. Да я фактически один из всех родственников, кто не живет в Калуге. Потому что получилась такая история: семья вся осталась там, пять внуков и пять правнуков. А в 1961 году в космос полетел Гагарин. И когда он полетел — просто куда-то откуда-то, — все люди радовались, хотя для них это известие было чем-то абстрактным. Но когда он приехал к нам в дом, к моей бабушке, — это уже было совсем не просто и далеко не абстрактно. Прилетев, я знаю, Гагарин сказал: «Хочу посетить дом Циолковского, навестить его родственников». И вот, представьте себе, я — десятилетний мальчик, и ко мне в дом входит сам Гагарин!!! Конечно, мне так захотелось и самому полететь в Космос, и стать космонавтом, и заниматься всем тем, что связано с космонавтикой, что у меня, в общем-то, и выбора иного не осталось. Тем более что позже, в разное время, к нам в дом приезжали и Королев, и все-все ученые, и другие космонавты, то есть все время в дом Циолковского, в мой дом, в бабушкин, кто-то очень известный приезжал и много чего интересного рассказывал. Например, там, еще будучи маленьким, я услышал: «Скоро спутник полетит! Только вы не говорите никому. Но мы уже готовимся, на Байконур полетим…»

— Да-а! Можно сказать, не вы были в центре событий, а эпохальные события вихрем носились вокруг вас!

— Наверное, можно и так сказать. У меня дом простой. И адрес такой же: Калуга, улица Циолковского, дом 1. Это место, где семья осталась жить.

— А музей?

— Там же. Теперь моя сестра Лена — директор этого музея, вернее, Дома Циолковского при Музее космонавтики. А троюродный брат младший, он главный инженер Музея истории космонавтики, большого музея, ну а старшая сестра на пенсии давно.

— То есть вы не только по столицам и симпозиумам, но и в родные места ездите, есть к кому, слава Богу.

— Да, конечно. Во-первых, в родной дом езжу и к семье, а во-вторых, я же все время вожу туда то космонавтов, то астронавтов, то ученых из НАСА, Европы, наших, конечно, ну и экскурсии, безусловно, — с удовольствием Калугу показываю.

— Понятно, что выбора: кем быть, у вас, в общем-то, и не было.

— Да, в общем-то, и не было, поскольку я сравнительно рано понял, что есть два авиационных отряда, один — гражданский при КБ Королева, второй — военный, который составляют не просто летчики. Но летчиком, даже военным, мне не очень интересно было быть. Я окончил Бауманское училище по ракетной специальности, радиоракетной, скажем так, и пошел в КБ Королева, в Подлипки, который теперь город Королев, Наукоград, и там уже тридцать три года работаю в КБ Королева. Мой проект, вернее, я участвовал в этом проекте — создании «Бурана», других систем…

— А сами не летали?

— Куда?

— Ну, или в Космос, или параллельно поверхности Земли, но очень высоко?

— В Космос я не летал, все остальное было. Я даже испытывал наземную отработку экспедиций посещения станций, — со всей едой, испытанием скафандров, многого другого, — есть такие наземные экспедиции, испытания, отработки. Но в Космос мне… какой-то запрет, может быть, не знаю, ну, не получилось. Я раньше переживал, сейчас не жалею, поскольку я в отряде и слышу, что и как рассказывают все ребята, которые летали. И по полученным впечатлениям я, пожалуй, и сам уже нахожусь в таком же состоянии, будто лично летал и все это видел. К тому же всех космонавтов мира я учил, тренировал — и всех эмкаэсовцев, и насовцев — на предмет поведения, действия в различных ситуациях на борту, поэтому, кажется, что сам уже летал-летал, летал-летал, и давно, и не один раз.

— Сергей Николаевич, вы сказали, быть может, какой-то запрет сказался на вашем желании и возможности полететь в Космос. Чем вы это объясняете: как говорят в народе, нескладухой; чьей-то злой волей; стечением обстоятельств; еще чем-либо неведомым?

— Вы знаете, я вот сейчас уже, с высоты прожитого, зная силу философии космизма, думаю, что, наверное, все-таки разум космический решил: слишком много для меня одного — и потомком такого человека, как мой прадед, быть, и космонавтом, и конструктором, и инструктором, — пусть, наверное, кем-нибудь одним станет. Вот, видимо, закон какой-то существует вселенский. Мы его не знаем, но он существует, и нарушать его нельзя. Как говорил Циолковский? Он говорил: «Мы, люди, предполагаем наши желания, и по-нашему они кажутся самыми лучшими, но Вселенная сама располагает, как лучше». Относительно меня Вселенная, по-видимому, решила, что все-таки вот так, как есть, будет лучше. Поэтому обижаться тут не на что.

— А почему вы говорите «закон космизма»? Не Космоса, не Божеский, не Высших сил, не еще какой-либо, — это что, все разные понятия? Чем они отличаются? Или это что-то профессиональное, специфическое, а то и слэнговое?

— Нет, понимаете, вот есть русский космизм — Вернадский, Циолковский, Федоров, они создавали теорию космизма. В чем она состоит, для чего? В принципе, для того, чтобы ответить на вопрос, для чего мы живем. То есть мы должны это знать? Хоть раз мы же должны задать этот вопрос? Для того чтобы утром встать, пойти на работу, заработать денег, пойти на эти деньги купить еду, поесть и лечь спать? Или только воспитать подобное себе следующее поколение? Но это же очень просто! Зачем-то же мы тогда живем, или в этом и есть высший смысл, да?

— Ну, «да». А… ответ, «для того чтобы оставить после себя что-то хорошее», подходит?

— Ну, оставили. Ладно. Ну а дальше? Мы — оставили, после нас — оставили, а дальше-то?

— Знаете, Сергей Николаевич, если вернуться из «космического далека» нашей фантастической беседы и обратиться к сорока восьми миллионам человек ближайшего окружения, то, уверяю вас, по теперешним временам уже этого окажется немало.

— Так, понятно… Ну, смотрите: мы живем в Космосе, мы движемся на маленьком космическом корабле под названием «Земля» со всем его населением и, в общем-то, все мы, жители этого корабля должны понять смысл: зачем это все? Зачем у нас Вселенная, зачем у нас Космос, кто придумал это все, кто над нами всем руководит, кто руководит теми, кто ими руководит? Вот эта вся бесконечность Вселенной, эти все вопросы и ответы на них расписал Циолковский: кто такой Бог, что такое Вселенная, что такое Высший разум, что еще выше, кто придумал все-таки всю эту модель Вселенной, и когда читаешь его работы, отвлекаешься от мелочей житейских. В общем, это не так уж и сложно, но в двух словах этого не расскажешь, а в целом называется сие космизмом.

— Тогда, пожалуйста, о том, о чем уж точно можно сказать в двух словах: вы в Харькове, в Украине — впервые? Бывали? Когда и по какому поводу?

— В Харькове, можно сказать, впервые. То есть я когда-то был здесь однажды, но это было давно, в молодые годы и проездом, так что это, наверное, не считается.

— Вам понравилось в городе, в государстве? Что?

— Да, мне понравилось. Во-первых, мне понравилось то, что здесь те же люди…

— Простите, что в данном случае вы имеете в виду?

— Ну, то есть… я телевизор уже стараюсь не смотреть, потому как там некоторые политики говорят о том, насколько мы разные. На самом деле все — те же самые хорошие люди и по-прежнему одинаковые. Вот если есть хороший человек, энтузиаст, как, допустим, директор Харьковского планетария Галина Васильевна Железняк, то что тут можно сказать? Как она горит, как она создает интерес для посещения планетария с помощью сведений об инопланетянах, о современном развитии Космоса, точно так же и у нас все строится на таких же людях, на энтузиастах, фанатах своего дела. Они все — наши, в одной семье, одинаковой, а все эти государства и границы придумали политики. Вот я начинал жить в Калуге, Калуга — старинный зеленый город, и Харьков, на мой взгляд, такой же. Не знаю, старинный ли, но зеленый, чистенький, какой-то он мне тоже родной, то есть он мне очень понравился. Такие города шумные, как Москва и Киев, они, может быть, больше показушные, а поменьше города более уютные, душевные. Я в них чувствую себя более комфортно, и люди здесь более открытые, радушные. Вот, повторю, что, работая в отряде космонавтов, помню, как лет десять назад к нам в отряд пришел мальчик из Самары и, оказалось, что он окончил Харьковский авиационный институт. Это Олег Кононенко, такой душевный парень, он долго ждал полета, все ему никак дороги не было: все старики летали и летали. Но, наконец, он полетел, и я очень этому рад. А теперь вот когда приеду, сразу в ЦУП пойду и расскажу ему, как был в институте, выпускником которого он является, каким увиделся мне Харьков, — думаю, что ему это будет приятно. Понимаете, ведь если мы в Космосе находимся, мы же этих границ не видим, мы видим только то, что в этом городе живут люди, — и в этом, и в том, что у них есть огородики, что они там постоянно работают, а границ нет и они, люди, — одна семья. И, в принципе, как Циолковский говорил, «должен быть один руководитель Земли, который бы правильно управлял всем человечеством, и тогда всякие войны просто не возникнут». Ну, правда, зачем воевать между собой, с самим же собой? Согласитесь, войны прекратятся. То есть надо делать одну семью, одного руководителя и так далее…

— И жить в идеально смоделированном обществе.

— Да, он описал идеальную модель построения общества, идеальный строй общественной жизни, идеальной организации человечества, но в настоящее время, я вижу, что мы еще до этого не дошли.

— А дойдем, вы полагаете? Это будет, — описанное вами?

— Да, будет.

— И сколько необходимо подо-ждать?

— Я думаю, это быстро будет. Я думаю, что несколько, ну пару сотен лет и все это у нас получится. Потому что войны становятся бессмысленны, поскольку мы ли уничтожим противника каким-нибудь потенциалом в несколько тысяч ядерных бомб, он ли нас, — не важно, достаточно ведь и одного. Современное оружие достигло того, что нет смысла воевать. А потом, люди все-таки должны больше обращаться в Космос, чтобы понимать, что Земля хрупкая и вся эта вражда отражается и на экологии, и на многом другом, — она бессмысленна. И вот по Циолковскому в 2017 году войн не будет, армий не будет, и жить мы все будем в одном обществе. Сказано это было еще до революции, в 1917‑м, но раньше ноября. А как так могло совпасть — отдельный долгий разговор…

— Боже мой, но 2017-й — это же так близко!

— Да, достаточно близко, так что…

— Господи! От ваших слов кружится голова!.. Пожалуй, действительно, наш дальнейший разговор стоит представить хоть и не долгим, но отдельным. Как несколько другую историю…

— Раз стоит, значит, представим.

— Маэстро, если вы не против, отстранимся немного от исторического «близко» и обратимся к «близко» географическому: в украинской столице вы были, — давно, недавно?

— В Киеве я был сравнительно недавно. Транслировали телемост с Юрой Маленченко и меня пригласили. Все гости сидели за «круглым столом», помню, еще был пресс-атташе «Росскосмоса», и помню, что мы очень хорошо поговорили про космонавтику. Было это в ноябре 2007‑го.

— На ниве космонавтики, слава Богу, между нами все хорошо — посажено, растет и процветает. В других областях, точнее, нивах, что ни посадят, ничего не всходит… Хотя, может быть, действительно, дело не в нивах, а именно в областях, в их географическом месторасположении…

— Ну, не знаю. В Харькове, повторяю, было прекрасно. Киев, правда, распознать не успели: с поезда — прямо в студию, из студии — сразу на поезд. А в Севастополе мы всегда чувствовали себя спокойно и комфортно. Мы часто приезжаем туда проводить морские испытания экипажей, отрабатываем ситуации, когда спускаемые аппараты приводняются, и тренируем космонавтов. Конечно, именно для этого мы и приезжаем в этот приморский город и чувствуем себя в нем очень хорошо. Как в других местах, я не в курсе, но знаю, что есть люди, которые просто одурманены политикой, наверное, а… а надо просто делом заниматься, по‑моему… Вот я и говорю: надо расселяться в Космосе. И надо расселяться всем: и россиянам, и украинцам, и белоруссам, и таджикам, и узбекам. Всем надо летать в Космос, создавать там станции и все необходимое на станциях, учить летать других, а причем тут разделение себе подобных на национальности, мне не понятно.

— Простите, а что, время расселения нас всех в Космосе уже тоже близко?!

— Ну, мы же от этого все равно не уйдем, это путь развития нашей цивилизации, то есть рано или поздно это все равно случится. Хотя политики, которые сейчас не очень умные, они могут нас задержать немножко. Но все равно мы будем в Космосе, мы там построим города, — на Луне, на других планетах — там будут работать все земляне. Мы, в конце концов, все равно будем путешествовать по Вселенной, и все вместе будем одной общей — нашей — семьей.

— Сергей Николаевич, а что прадедушка по поводу нашего такого светлого общего будущего говорит? Или это вы его слова повторяете?

— Конечно. Циолковский, вообще, все объясняет с позиций космизма. Он, например, утверждает, что человечество бессмертно и человек бессмертен. То есть человек состоит из набора атомов, которые могут прекращать свою работу, жизнедеятельность в одном месте и продолжать в другом. Это, конечно, очень упрощенное объяснение, но в целом доказательство сводится к тому, что человечество бессмертно, смерть отдельного индивидуума не конец его существования, он снова возобновляется. Вообще, у Циолковского много работ, по-священных бессмертию.

— А возникший в новом месте прежний набор атомов несет в себе все-все прежнее? Прежнюю генную цепочку, набор хромосом, следовательно, гениальность, пороки, болезни?

— Нет, он же не клон — старый набор атомов. Он же не дублирует то, что было. Он появляется в новом качестве, допустим, оболочке, то есть без болезней.

То есть как модулированный радиосигнал: усиленный по напряжению, выставленный по частоте и тарированный по количеству шумов. После в таком виде он — уже улучшенный полезный сигнал — подается на следующий ретранслятор, потом на последующий и так далее до бесконечности.

— Простите мое невежество, но, по‑моему, это будет все-таки уже другой набор атомов… Возможно, и более совершенный, но, к примеру, не умеющий писать стихи, или немыслимо умный, но, не дай Бог, патологически лживый и злой.

— Не беспокойтесь, у Циолковского около шестисот научных работ. Все люди знают, что он основоположник космонавтики мировой, — вот придумал космонавтику он раньше всех, точнее, за двадцать лет до всех остальных. Но он же был не просто учитель, инженер, ученый, он был мыслитель, философ и думал о благе человечества. Так вот он утверждал, что благо для человечества в расселении. Он говорил: «Я не делал ракету, не изобретал ее просто так. Весь смысл ракеты в том, чтобы выйти с ее помощью в космическое пространство. Будет иной способ, кроме ракеты, — приму и его…» Но пока ракета для этого — единственный способ. А там имелось в виду уже расселение в космическом пространстве, где масса различных энергий и т.  д. И, акцентировал Циолковский: «Чем больше мы продвигаемся к Космосу, — Космос добрый и счастливый, — тем больше мы продвигаемся к добру и счастью, и тем добрее и счастливее становятся сами люди…». Иначе говоря, чем больше мы развиваемся, в принципе, тем более добрыми и счастливыми становимся, — а что нам еще надо? Ну, что человеку надо? Чтоб быть счастливым и все! Ну, и, естественно, добрым.

– А что еще нужно для того, чтобы быть добрым, ну, для начала, что ли, еще до всеобщего развития и продвижения в принципе, — по-вашему или по космизму?

Ну, по космизму нужно расселяться во Вселенной и думать о великом благе для человечества, а не мелких таких всяких неурядицах. И вот когда люди становятся объединенными одной идеей, они думают уже о высоком и становятся более счастливыми и более добрыми.

— А вы сейчас более счастливы, чем тогда, когда не знали сути научных постулатов прадедушки?

— Ну, в общем, да. Я не могу сказать, что я не счастлив. Я понимаю, что живу в космосе, именно в такой среде, понимаю, что есть злые силы, иные силы, но все равно я оптимистически настроен. Есть у нас впереди масса добра и счастья.

— Счастья? И особенно добра?!. А вот ответьте, пожалуйста, только заранее простите, ради Бога, за этот вопрос: изменили ли горожане свое отношение к вашей семье? Не секрет ведь, что прадедушку в Калуге считали городским сумасшедшим, — еще бы! Когда, где и кто из современников умел по достоинству и главное вовремя оценить гения?! Вы подобного отношения к себе не ощущали за двадцать лет жизни на Родине? Как, вообще, человеку пережить это: молчать, отвечать, препятствовать?

— Ну, вы же знаете, у него был сын, который покончил жизнь самоубийством именно из-за того, что отца не понимали… Ну а что вы хотите: Циолковский придумал науку космонавтику, о которой вообще никто не знал, об этом ни книжек не было, ничего не было, а он ее придумал. И, конечно, его не понимали, — никто и это вполне естественно, и до сих пор многие вопросы, им описанные, не понимают — по общественному устройству, по космизму, по другим положениям, — его не понимают. Ну и что? Это не значит, что надо обижаться.

— А кто вам это объяснил, привил иммунитет, — бабушка, мама?

— Нет, я подрастал, когда уже начала развиваться космонавтика, когда спутник запустили, когда Королев приезжал, будучи уже известным. То есть можно сказать, у меня уже не было такой беды или необходимости… А, вообще, я всегда рассказываю о его жене. Понимаете, вот если бы не было у него такой жены Варвары, то, может быть, и Циолковского бы не было. Она каким-то своим женским чутьем понимала, что человек делом занимается. Всякие там ученые царской России не понимали, Академия наук не понимала, говорили: «Нет такой космонавтики! И, вообще, это чушь, бред, ты пишешь ерунду! У нас еще и авиация не началась, — тут какая-то космонавтика!..», а женщина, которая была рядом, понимала. Причем человек тратит больше половины своих скромных учительских средств на приборы, книги, другие периодические издания, что-то исследует, непонятно чем занимается, отовсюду приходят ответные петиции, что он сумасшедший и черт его знает чем занят, — а она продолжает ему деньги семейные, так сказать, выделять и не ворчит, не кричит, скандалов не устраивает, в общем, понимает и верит в него. Конечно, вот если бы он на глазах у горожан, как другие, пропивал бы эту самую половину, то, может быть, можно было бы понять, а тут вроде бы человек чем-то и занимается, но чем, непонятно. Но жена его понимала, и это фактически она сделала его ученым.

— Сергей Николаевич, а вы видели художественный фильм «Взлет» о своих ближайших родственниках, где прадедушку поэт Евгений Евтушенко играет?

— Да, видел и мне не совсем понравился Евтушенко. Он приходил к нам домой, в семью, ну, в общем, там были такие отрицательные нюансы, которые мы за ним наблюдали. Но он же не актер, он сыграл, действительно, какого-то сумасшедшего, который в подштанниках бегает и изо рта выдувает огонь. Это не ученый. У него не ученый получился, а клоун. Он сыграл клоуна, самого себя, но не Циолковского. То есть Евтушенко не смог, видимо, понять, проникнуть в образ Циолковского. А, может быть, понять и смог, а сыграть не сумел, потому что он не артист. Так что фильм мне не нравится, и не хочу я о сыгравшем главного персонажа говорить.

---

— А как сыграла жену главного персонажа украинская актриса Лариса Кадочникова, нравится?

— Да, нормально. То есть я не помню уже всех деталей и подробностей, но помню, что все остальное оказалось вполне, на уровне.

— А без всяких фильмов расскажите, пожалуйста, сами о своем великом предке, поведайте какие-нибудь детские воспоминания о том времени, когда ваша большая и дружная семья была вместе и в наибольшем составе…

— У Циолковского всегда был четкий распорядок дня. Он не пил, не курил, лекарств не употреблял. Не потому, что не болел, а потому, что у него своя теория была. Мне рассказывали, он закрывал свою лесенку, ведущую наверх, когда к нему приходили ученые, писатели. И если мама в это время занималась внуками, то они все вместе потихоньку подсматривали и подслушивали. Еще он вот что любил проделывать с внуками — ставил большое количество всевозможных опытов и один из них был таким: сам крутил динамо‑машину и клал монетки в медную миску, предлагая детям при этом: «Берите! Берите монетки!» Они, конечно, брали, а их слегка током било. Но однажды маму так ударило, что она заплакала, прадедушка расстроился. А вся ситуация была такой: он только что получил орден Трудового Красного Знамени как Герой Соцтруда, в то время считавшийся одним из первых, и мама в школе получила значок «Отличник учебы». Ну, в общем, казалось бы, должна быть одна непомерная радость, а тут слезы. Дедушка, ее дедушка, стал успокаивать: «Ну, что же ты плачешь, мы же с тобой оба — орденоносцы!» Но внучку этими словами улестить не удавалось после такого «стресса», пришлось ехать на велосипеде в лес за цветами.

А еще был случай, уже сравнительно недавно, когда приехал к нам Алексей Архипович Леонов — человек, впервые вышедший в открытый Космос, и увидел ту самую знаменитую историческую лесенку, которая вела прямо на крышу дома, куда переносили из кабинета телескоп и где велись наблюдения. Увидев ее, Леонов сказал: «Вообще, нас в космонавтику многие двери вели, но если бы не было одной вот этой, наверное, не было бы и моей, космической, которая в свое время вывела меня в открытый Космос и сделала знаменитым человеком».